На Ильин день погрузка была закончена. Через три дня планировалось выйти в открытое море, царь хотел провести учебные стрельбы, организовать репетицию морского сражения. Море штормило, осложняя канонирам условия для стрельбы. Репетиции боя не получалось, шторм разметал корабли, пришлось вернуться в бухту и там проводить учения, проверить, пристрелять пушки. Дней десять спустя крепким фордевиндом[8] эскадра из десяти кораблей, возглавляемая «Крепостью», двинулась в сторону Керчи. На пятый день похода стали на рейде и салютовали выстрелом из пушек турецким кораблям.

Турки не ждали русского флота, хотя о прибытии послов были предупреждены, но ожидали, что они прибудут дорогой сухопутной. Воинственный вид русской эскадры впечатлил Крымское ханство. На «Крепость» в лодке был доставлен прибывший из Константинополя турецкий пристав Мегмет-ага. Он был прислан султаном для встречи русских послов.

Мегмет-ага уговаривал русских не пересекать Чёрное море, ехать в Константинополь берегом.

– Вы не знаете, как опасно Чёрное море! – говорил он. – Недаром и его имя таково.

Но Емельян Украинцев был непреклонен.

– Полагаемся на волю Божию, но сухим путём не поедем!

Он получил строгий наказ царя – на переговоры явиться на «Крепости». Иначе для чего строился весь этот флот? Немалые деньги были затрачены исключительно для того, чтобы запугать турок, показать, что и мы не лаптем щи хлебаем, у нас есть на чём воевать на море. Устрашив Керчь своим превосходством, русская эскадра дождалась, когда «Крепость» выйдет в Чёрное море, и вернулась в Таганрог.

Фон Памбург вёл «Крепость» крутым бейдевиндом[9], подняв все паруса. Судно шло с лихим креном при небольшой килевой качке. Экипаж корабля больше чем на половину состоял из иностранцев, тут были и голландцы, и немцы, и англичане. Сто сорок солдат-пехотинцев, взятых на случай абордажной схватки и в качестве пушкарей, были русскими. Некоторые из русских матросов были ещё плохо обучены, не всегда понимали команды, за что получали зуботычины от боцманов и удары плёткой от офицеров. Новички путали ванты с талями, шкоты со штагами, лоты с лагами.

– Мерить скорость! Лаг[10] за борт! – кричал Памбург.

Молодой матрос держал в руках линь, не знал, что ему делать. Петруша старался помогать русским морякам в освоении морской профессии. Он объяснял пареньку:

– Бревно с линем кидай за борт. Вот эта верёвка – линь. Зажми в кулаке. Считай, сколько узлов через кулак пройдёт, пока песок в часах из верхней склянки в нижнюю пересыплется.

– Манеер Авдеев! – крикнул с мостика Памбург. – Ви не есть боцман, ви есть мой помощник! Сюда, на мостик, ко мне!

– Стать к штурвал! – велел он, когда Петруша взобрался на квартердек. – Держать курс шесть румбов[11] к ветру, чтоб ни на румб ни вправо, ни влево! Через две склянки[12] менять галс[13], поворот оверштаг[14]!

Манёвр для фрегата довольно сложный. Разогнавшись, надо, не теряя скорости, быстро убрать лишние паруса, повернуть на двенадцать румбов и снова, распустив паруса, лечь на ветер. «Интересно, как справится с этим салага», – думал фон Памбург. Его неприязнь к Петруше всё нарастала. Он и сам вряд ли смог бы объяснить, чем это вызвано. Быть может, тем, что, несмотря на молодость, Петруша уже неплохо соображал в морском деле, а может, излишней его демократичностью по отношению к команде. Петруша ни разу не ударил матроса; неся вахту, отдавал команды чётко и без ругательств. «Белый ворона, как говорят русские, – думал Памбург. – Из него не выйдет морской волк».

На пятые сутки после выхода из Керчи показался Анатолийский берег. В подзорную трубу можно было разглядеть вход в Босфор. Убрав марселя, «Крепость» сбавила ход. Вскоре невооружённым глазом стали различимы постройки Гераклеи Понтийской.