Вот так здесь и живём. Месяц прошёл, как я тут, по дому, конечно, скучаю, а больше всего по тебе, моя милая Настасьюшка. Снишься ты мне еженощно, моя звёздочка ясная.

На сём закругляюсь я, передавай поклон своему батюшке, Афанасию Силычу, а моим родным я отписал уж отдельно.

Любящий тебя Петруша».

Анастасия ещё два раза перечитала письмо и прижала его к груди. Не забыл её на чужбине суженый и любит.

Тем временем в нижнем течении Дона при впадении в него Иловли, где река Дон делится на два рукава, в Паншин-городке звенели пилы, стучали топоры. Ломовые лошади, запряжённые в сани, тащили сюда длинные сосновые стволы, мужики на пилораме распускали их на доски, кузнецы ковали скобы и гвозди, дымили котлы со смолой, сучились канаты. На стапелях к кильсонам[3] прилаживались штевни[4] и шпангоуты[5]. Кипела работа на паншинской верфи – строились сразу четыре линейных корабля: «Крепость», «Скорпион», «Флаг» и «Звезда» для Азовского флота.

После взятия крепости Азов в 7204 (1696) году русское государство получило выход к Азовскому, а стало быть, и к Чёрному морю. Это облегчало торговлю с Европой, поскольку северный порт Архангельск мог принимать купцов четыре-пять месяцев в году. Однако Чёрное море неспокойно. И не только штормами грозно – купеческие караваны требовали защиты и от разбойников-пиратов, и от недружественного Крымского ханства, да и от всего Османского государства, хозяйничавшего на Чёрном море. Для этого и строились военные корабли.

Мореходство не ново было для Руси. Ещё в 6415 (907) году князь Вещий Олег со своим войском переплывал на ладьях Понт Эвксинский[6] и шёл на Царьград. Однако теперь для ратных дел на море ладьи да струги не годились. Нужны были большие корабли с мощной артиллерией и чтоб две роты солдат могли взять на борт – такие, как у голландцев да у французов, у испанцев да у англичан. Вот и озадачился царь Пётр постройкой нового русского флота. Великие перемены ждали древнюю святую Русь.

В конце марта, по самой распутице, государь вновь спешил из Москвы на воронежские верфи. По весеннему половодью там планировался спуск на воду кораблей Азовской флотилии. Англичанин Осип Най, некоторое время по делам бывший в Москве, и на этот раз ехал с ним, а Джон Ден, увы, скончался зимой от приступа грудной жабы. Пётр по дороге пожелал опять навестить воеводу Авдеева. В тот день в гостях у воеводы был купец Афанасий Струнин с дочерью Анастасией.

– Чем торг ведёшь, купец? – поинтересовался царь.

– Дык… – от робости перед государем Афанасий замялся. – Всем понемногу. Медами, и пенькой, и смолою, и дёгтем.

– Пьенька нам ошень нужен, – заметил англичанин. – Для такелаж[7], для канат пьенька много нужен. И дьоготь нужен, и смола…

– Что ж, купец, – Пётр посмотрел в глаза Афанасию. – Цену втридорога не ломишь?

– Как можно, государь!

– Ну, вот тебе и поставщик! – обратился царь к Осипу, а потом повернулся к воеводе: – А твой сын, как вернётся из Англии, немедля пусть на верфь отправляется. Отыщет там капитана Петера фон Памбурга и останется у него под началом. Коли на верфи его не найдёт, пусть в Таганрог скачет. В экипаж «Крепости» его назначаю вторым штурманом. Я сейчас письмо с рекомендацией напишу. В поход пойдёт, в Константинополь.

Пётр Алексеевич повернулся к Анастасии:

– Ну а ты, красавица, кем будешь? Уж не зазноба ли тёзке моему?

Девушка зарделась.

– Сколько годков тебе?

– Шестнадцатый миновал.

– Ну, вот и славно. Вернётся твой милый из турецкого похода, и свадебку сыграем!

Петруша приехал в родные места на Ивана Купалу. И батюшка Антип Прохорович, обняв сына, сразу же поведал ему о царском повелении, вручил письмо к фон Памбургу. Однако пару деньков Петруша решил передохнуть дома, в родимой речке Сосне искупаться, но первым делом, конечно же, повидаться с Анастасией.