В книге собирателя русских народных сказок, одного из самых ярких представителей отечественной мифологической школы Александра Николаевича Афанасьева «Древо жизни» читаем: «В отдаленное время язычества огонь, разведенный под домашним кровом, почитался божеством, охраняющим обилие дома, мир и счастье всех членов рода; вокруг него созидалась семейная жизнь. От огня, возжигаемого на очаге, обожение должно было перейти и на этот последний: оба эти понятия действительно слились в одно представление родового пената. Каждый род имел своего пената, которым был единый для всех очаг – знамение духовного и материального единства живущих при нем родичей. Если же род делался слишком велик и распадался на части, то такое раздробление видимым образом выражалось в устройстве нового, особого очага; одно или несколько семейств, отрешаясь от главного рода, выселялись на другое место и основывали свое собственное жилье, свой отдельный очаг… У славян при самом сватовстве невесты считают необходимым обращаться к ее очагу и, так сказать – от него получать разрешение на вывод девицы».

Огонь в очаге, как Прабог, созидавший семью и охранявший мир и счастье всех членов рода, был для наших пращуров попросту богом[18]. Он символизировал созидательную силу основного инстинкта и сам был этим инстинктом, или, правильнее сказать, универсальной мировой потенцией. Возникая из мрака (бессознательного) соединения мужского и женского начал, он на пике этого соединения превращался в свет (разум, сознание), который требовал к себе внимания и заботы, подобно тому, как требует внимания и заботы только что родившийся ребенок. Так возник обряд жертвоприношения, ставший непременным спутником всех последующих религий. «Огонь на домашнем очаге, – продолжает Афанасьев, – можно поддерживать только приношением ему разных сгораемых материалов; пожирая их, он живет, но тотчас же погасает (умирает), как скоро они превратятся в пепел. Так сама собою, простым и естественным путем, возникла жертва огню»…

Вера в Прабога-огонь, как мировую потенцию, помогла человеку решить двуединую задачу, сформулированную Кантом. В этом отношении огонь оказал человеку неоценимую услугу в осознании себя как части природы, сотворившей его, и в то же время существа, способного вырваться из ее плена и преобразовать себя, не нарушая при этом законов природы. Доверительные отношения, сложившиеся между Прабогом-огнем и человеком, как бы негласное соглашение, заключенное между ними – огонь будет оберегать человека, служить ему, а человек, дабы не дать огню погаснуть (умереть), будет приносить ему жертвы, – и стали условием союза между природой и человеком, стали тем, что мы понимаем сегодня под словом религия. (В Библии, которая, естественно, возникла не на пустом месте, а вобрала в себя все ценное, что возникло и закрепилось в виде обрядов, этот давний обычай приносить огню жертвы, чтобы он не погас, нашел новое толкование: через Моисея Бог повелел Своему народу: «Пусть не являются пред лице Мое с пустыми руками» (Исх. 23:15). Будь это не переосмысление древнего обычая поддержания в очаге огня, Бога следовало бы назвать первым коррупционером, который во исполнение своих прямых обязанностей потребовал от людей, приходящих к Нему за содействием по любому поводу и даже без повода, а только затем, чтобы засвидетельствовать Ему свое почитание, – взятки.)

Союз этот, однако, нуждался в новых символах, развивающих и еще более конкретизирующих представления о Прабоге как символе огня. И такие символы появились. С началом использования огня жизнь человека коренным образом изменилась: отпала необходимость в изнурительном оббивании камней, чтобы превратить их в острые орудия, – спекшийся в огне песок представлял собой готовое орудие, которому можно было без особых усилий придать любую желаемую форму; не нужно было долго обтачивать палку, чтобы превратить ее в копье, – достаточно было подержать ее конец над огнем, чтобы конец этот заострить; обожженная глиняная посуда оказалась прочней посуды, изготовленной из сырой глины, да и пища, приготовленная на огне, оказалась вкуснее и легче усваиваемой, чем сырая.