Отсюда становится понятной роль воображения в жизни людей, поскольку только воображение питает творчество, как, в свою очередь, творчество черпает свое вдохновение в нашем подсознании. «Над вымыслом слезами обольюсь», – говорил Пушкин, и это верно в той степени, в какой вымышленный мир совершеннее мира реального и «подталкивает» человека изменить реальный мир в соответствии с его представлениями о мире идеальном, мире всеобщей гармонии и красоты. Этим своим стремлением человек принципиально отличается от всех других существ, и потому будет верно сказать, что не только бытие определяет наше сознание, но и сознание в огромной степени определяет и формирирует бытие в соответствии с нашими представлениями о лучшем мире.

Христианство, принятое нашими предками в 988 году, не было одномоментным, – вера во всесилие Рода-Святовита долго еще сохранялась в душах наших предков наряду с почитанием икон, изображающих Богоматерь с Младенцем на руках, привезенных из Византии греками, и живо напомнивших им картины, которые можно было увидеть в каждой избе, где непременно присутствовали молодые матери с младенцами на руках (не боги и не богини, а, по слову Вышеславцева, иконы, образы Божии).

Окончательная победа христианства над язычеством произошла в начале XVII века при Борисе Годунове, когда в стране случился страшный голод, унесший многие тысячи жизней, в том числе жизни молодых матерей с младенцами. Тогда-то в Москве, на территории Кремля, в память об этом голоде и назидание потомкам, была возведена Колокольня Ивана Великого, видная за десятки верст от столицы. Своим архитектурным обликом эта Колокольня напоминала Збручский идол, которому поклонялись наши предки, но воспринималась уже не как Род-Святовит, а своеобразное надгробие на могиле бесконечно близких и родных людей. Колокольня эта, подведшая черту под прежней верой и ознаменовавшая торжество веры новой, была столь почитаема русскими людьми, что в Москве вплоть до установления советской власти запрещалось возводить здания, превосходящие по высоте Ивана Великого – 81 метр.[1]

Если во время строительства Колокольни Ивана Великого в Западной Европе, где господствовал католицизм, нашло сторонников новое направление в христианстве, инициированное немцем Мартином Лютером и получившее название лютеранство, или протестантизм. Культом протестантизма стали конкретные дела как свидетельства верности заветам Иисуса Христа. В России, избравшей православное направление в христианстве, все большее значение обретал культ души как вместилище любви к ближним своим, вместилище Семьи, в Которой нашли место отголоски прежней веры во всесилие Рода-Святовита. Отсюда принципиально разное понимание любви у нас и на Западе, где любовь выродилась в секс, а у нас в пресловутое «в Советском Союзе секса нет». Между тем интимные отношения между мужчиной и женщиной не сводятся к сексу и получению удовольствия. У того же Вышеславцева читаем: «Гимн любви у апостола Павла есть выражение предельно сублимированного Эроса: вот во что преображается подсознательная жажда жизни, полноты и блаженства! Космос любви возникает из хаоса темных эротических порывов. Эрос брачной любви допускает сублимацию “во Христа и во Церковь” и есть “великая тайна” и таинство. Больше того, здесь центр христианских тайн, ибо все христианские символы из Эроса вырастают: Отец, Сын, Матерь, братья, Жених, Невеста. Если бы влюбленность, брак, материнство, отцовство были чем-то низким и презренным… то эти символы не могли бы возникнуть. В них заключается указание на возможность могучей сублимации Эроса: семья есть малая Церковь и Церковь есть большая семья. Если бы Эрос был презренен в каком-либо своем аспекте, то как могла бы “Песнь песней” стоять в каноне священных книг?»