— Так я скажу Алине Никоноровне, что ты согласна. Вот и умница! Потерпи немного, я тебе прянику принесу с кухни. Сегодня напекли, так кусочек не грех отдать, так Господь велит, — баба Хрися подошла и осторожно, как бродячую собаку, погладила Ладу по голове.

И тут же засобиралась идти, забрав потухшую лампу. Лада очнулась, словно до рукава кто дотронулся. Посмотрела на пол, устланный соломой, и заметила голубую ленту, которую сама получила от хозяйки и отдала в дар Глафе за весточку для любимого. Схватила её, но она вдруг почернела и рассыпалась под пальцами, оставив на коже чёрные сажевые следы.

2

Свадебное платье было цвета акации, юбка наощупь напоминала лепестки девственного цветка. Лада понимала, что недостойна такого наряда, за её строптивость могли бы и в рубище выдать, впрочем, тут Тихон постарался.

Хотел невестой похвастаться, купил её так же, как покупают корову. Впрочем, крепостной с рождения надо быть к тому готовой, другие бы дворовые позавидовали: быть вольной и женой уважаемого человека — верх мечтаний.

После того, как выпустили невесту, жених лишь раз взглянул на неё, спросил, усвоила ли она, что покорность — едва ли не лучшее украшение девушки. Лада кивнула: видения видениями, а уговоры отца и угрозы барина подействовали сильнее.

Первый говорил о том, что долг дворовой девки — подчиняться барину, просил пожалеть его седины и не губить себя, потому как отец Дионисий ходил просил, и его не послушали, а велели вспомнить Писание: всякая власть исходит от Бога, и бунтующий против неё ропщет на Создателя.

А барин не уговаривал. Заставил опуститься на колени и надавать пощёчин, добавив: «Скажи спасибо, что замуж выходишь, лицо портить не хочу. А Богданку твоего в солдаты забреют, коли слова против воли барыни скажешь».

И Лада сдалась. Она воображала, что никто не заставит отступить от данного возлюбленному слова, в вот, поди ты, свершилось.

— Жертвы угодны Богу, а страдания очищают душу. Ты правильно решила, и по-житейски, и как христианка, смирила гордыню, — сказал отец Дионисий, когда рано поутру к нему привели Ладу на причастие и исповедь.

Но Лада корила себя за слабоволие. Не смогла, смалодушничала. Увидеть бы Богдана, поговорить с ним, сказать последнее «прости», объясниться, но куда там, шагу ступить свободно не давали!

Держали взаперти, правда, перевели в другую комнату с окнами, выходящими на тропинку к лесу, видно даже было озеро. Лада вглядывалась в него и хотела оказаться на берегу. Встать под той самой ивой, наклонившейся к воде, и спросить вслух, как поступить правильно: как совесть велит, или как сердце подсказывает.

Сбежать бы, да никто в доме не поможет. Глафа и та больше на глаза не показывалась, Лада бы непременно спросила: виденье было то, что случилось в чулане, или наяву произошло. Скорее первое: никто не может читать чужие мысли, свои порой такие запутанные, что не разберешь.

А день свадьбы приближался. Готовили торжество спешно, баба Хрися заходила несколько раз на дню и рассказывала, где Лада с Тихоном жить будут, как все девушки рады за неё и ждут не дождутся, когда смогут лично поздравить новобрачную. Говорила нянюшка барыни и о том, что приказчик не зверь, но место своё Лада помнить должна, и кому она обязана милостью вольной жизни, тоже.

— Со временем тебя барыня может и ключницей сделать, коли послужишь хорошо. А пока Матрёне подчиняться будешь, она тоже не обидит, научит, как за хозяйством следить, своим и барским, и в тягости жалеть станет, работой непосильной не обременит. А как первенца родишь, так и вовсе отпустить могут к мужу.