— Это не из зловредности. Так мы продлеваем себе срок. Хочешь спросить, сколько раз я это делала? — на губах Праскевы заиграла обольстительная улыбка, да и сама она вдруг преобразилась: вспыхнул румянец на бледных впалых щеках, голубые глаза засверкали как два сапфира, зажглись манящим огоньком, противостоять которому даже Лада не могла. Слушала заворожено, дышать бы перестала, если бы ещё дышать могла.

— Ну так я и рассказать тебе хочу, пригодится, поверь. Тут не каждый молодец сгодится, это раз, тебе он должен по сердцу прийтись, а ещё ты должна не просто завлечь его, а возлечь. Понимаешь, о чём я?

И тряхнула тёмными волосами, будто призывая стайку рыб, проплывавших мимо, полюбоваться ими. Мелкие рыбёшки подплыли рядом, и их глаза зажглись жёлтыми огоньками.

— Это мы тоже можем, когда напугать кого хотим. Из шалости. Уйдите!

Праскева хлопнула в ладоши и снова засмеялась. Музыкальный голос, лицо и стать — всё вместе приковывало внимание, заставляло смотреть во все глаза и подчиняться. Лада понимала, что Праскева использует её для чего-то, но сейчас было всё равно, лишь бы смотрела вот так, прищурившись, и гладила по руке с материнской заботой.

— А зачем тогда умирать? Снова? — вымолвила Лада, боясь ослепнуть и оглохнуть раньше, чем получить ответы на вопросы. Ей вдруг почудилось, что за ними кроется гораздо больше, чем обычное магическое знание. Ключ к какой-то сокровенной двери: откроешь — и всё будет.

— Потому что однажды ты от всего этого устанешь, — красота Праскевы померкла, свет, исходящий от русалки, сделался приглушённым, таким, какой обычно поднимается от заброшенных могил в октябрьскую ненастную ночь. — Но пока не устала, владей тем, что в руках держишь!

Праскева подошла ближе и погладила Ладу по щеке. От этого прикосновения холод внутри отступил, не исчез, но сгладился. Будто рукавицы в мороз надела: стужа щиплет за нос, а кончики пальцев покалывают от нежданного тепла. И всё можно перенести, даже зиму, потому что она не вечна. Когда-нибудь придёт весна, обязательно придёт.

— Снег стает, начнёшь тренироваться с другими. Это дело небыстрое — мужчин завлекать, — Праскева поманила Ладу, показывая, что надо возвращаться.

После того разговора Лада будто очнулась от долгого сна. Вернулся интерес к жизни и смутная надежда, совсем как в детстве, когда, стоя в церкви, смотришь на иконы и молишься. Веришь, что там, наверху, за золоченными куполами, за облаками есть кто-то, кто любит тебя. И прощает несмотря ни на что.

2

Весна в тот раз выдалась поздней, но всё же пришёл конец и холодному времени.

На поверхности всё оделось в сочный зелёный цвет, и даже дядя Митяй сделался приветливее и улыбчивее, будто бы и помолодел лет на двадцать. Смотрел на шалости русалок, усевшись на старой коряге, сложив огромные крепкие руки на палке-посохе, и подставлял разгладившиеся морщинки вокруг глаз и рта ласковому солнцу.

Подарки приносил из леса, белок подзывал и позволял девушкам кормить их с рук орешками, а русалки, знай, водили хороводы и играли в догонялки, чтобы согреться. Лада тоже участвовала вместе со всеми больше из страха «быть не такой, как все» да ещё и потому, что Праскева за ней наблюдала, примечала, когда она науку соблазнять постигала, пусть и на лешем.

Лада подсаживалась рядом, беседы о лесе заводила, дядя Митяй только посмеивался, но стал выделять её среди других, делился рассказами о том, как можно путника, не принёсшего ему подарка, не попросившего как следует о помощи или дозволении пройти по чужим владениям, запутать и вывести туда, куда Лада скажет.