– Слушаюсь барышня.

Барышня удалилась с чувством собственного достоинства, Пётр остался все так же стоять, по стойке смирно.

– Ты кто?

– Ваш ординарец Петрушка, ваше благородие! – Отрапортовал солдатик, тревожно глядя на больного.

Владимирский посмотрел в окно, там зеленела яблоня.

– Сегодня какое число?

– Нынче у нас тридесятое юня, ваш благородие.

– А год?

– Как же так ваш благородие, семьдесять седьмый от Рождества Христова. – Денщик Пётр с ещё большим удивлением уставился на больного.

– Какой год? Назови целиком. Тут такое дело Петя. Понимаешь, я после контузии вообще ничего не помню.

– Как же так выше благородие, разве такое бывает? – Теперь в глазах Петра появилось абсолютное удивление: – Тыша восемьсот семьдесят седьмый год нынче.

– О Петя! Бывает Петя. Есть такая болезнь, амнезия называется. Это когда больной абсолютно теряет свою память и не помнит не то что мать и отца, но и как его самого зовут. Кстати, у тебя классный бланш под глазом, где заработал?

– Это вы про мой синяк интересуетесь? – Смущённо спросил Пётр. – Так это, вы мне ещё три дни назад, при переправе через Дунай, за нерасторопность засветили. Дык, в день вашего ранения вы ещё многим засветили. Фельдфебелю Наливайко, вашему заместителю тож засветили, а ефрейтору Могила аж оба глаза погасили. – Все вокруг происходящее Владимирскому показалось игрой, и она ему нравилась.

– Слушай Петручо, не держи зла. Прости меня гада.

От услышанного извинения у Петрухи даже губы затряслись:

– Што в, ваша благородие. Знамо дело, дисциплина.

– Слушай Петь, а что это за изба такая?

– Так это, Светлана Сергеевна под суетились. Хозяева за хорошую плату на сеновале живут, уступили значит.

– Она, ну эта девчонка, сама что ли рассчиталась за дом?

– Зачем сама. Вы сами не бедные. Вчера вечером приезжали ваш приятель, Валерий Сергеевич. Так они вам коня вернули и шашку.

– Какого коня?

– Как же. После вашего такого чудесного… – Тут Пётр запнулся и с жаром перекрестился.

– Чудесного воскрешения. – Тихо подсказал Покойник.

– Ваше благородие, так мы уже все думали что вы Богу то душу отдали. И князь Валерий Сергеевич тоже так думали. Они тогда и коня вашего забрали и саблю, да ещё шкатулку малую с каменьями. Шкатулку то, так и не вернули. И мне наказали, когда коня забирали, коль скажу кому, так они меня в Сибири сгноят. Мол вещи эти, вовсе и не ваши, а Абдул-визиря.

– Какого Абдул-визиря?

– Так как же, мы тогда Дунай форсировали с их высоко превосходительством генералом Драгомировым. А на другой стороне Абдул паша, со своими янычарами. Наши то войска уклонились чуток, что бы не попасть под басурманскую батарею. А вам их конь, очень уж приглянулся. Вот вы и приказали, Абдул пашу в плен захватить, когда он вперёд со своим штабом выдвинулся.

– Ну и захватили?

– Никак нет, вы его самолично, как есть зарубили. А турки видя такое дело осерчали, и давай из пушек палить. Почитай половина взвода и полегло, да из оставшихся ещё половина раненных наберётся. И вас там шарахнуло бомбой. Господь милостив, не оставил вас. Вон у вас и шрамы на лице уже затянулись. Пресвятая Богородица, спаси нас.

– Дунай, это мы где?

– Шутить изволите барин. У болгарин.

– Петь, нет ли у нас какого-нибудь зеркала посмотреться.

– Как нет, сыщется. Вот барин. – И денщик принёс небольшую железную коробку. В которой хранились бритвенные принадлежности, большой флакон одеколона и зеркальце: – Владимир Владимирович вы бы кашки поели, хозяйка с утра в печке томит. А уж потом я вас и побрею. – С каким-то счастливым чувством засуетился денщик.

– Петь, ты зеркальце то дай. – В зеркальце, Владимирский увидел мало похожего на себя блондина, со светлыми бровями, светлой щетиной на подбородке, и крашенными усами. Зашитая рана на щеке, действительно затянулась и выглядела заживающей. С другой стороны щеки шрама не было. И все же было какое-то сходство, с прежним лейтенантом: