Очнулся Владимирский, из-за резкого запаха укуса. Открыв глаза, его взору предстала та самая девчонка, дремлющая перед ним на стуле, со светло русой косой, в своём театральном платье, с длинным подолом и абсолютно без макияжа. Они находились в мазанной избе с маленькими оконцами, белой печкой над которой были развешаны полотенца с узорами. Снаружи было светло и солнечно. В углу на полке стояли иконы. На стене красовался коврик ручной работы.

– Где я? Что это всё значит? Что за декорации. Я что, в плену? Я что-то читал такое, делают декорации и пытаются убедить человека в том, чего нет на самом деле. Ерунда какая-то. Однако ж любопытно. – Такие мысли рождались в голове нашего Покойника. – Да живой ли я? – И Владимирский впервые попытался пошевелить руками. Пальцы сжались в кулаки. И такой кулак он поднёс к своим глазам.

– Ничего себе. – Произнёс он вслух, глядя на аккуратный педикюр на ногтях.

Девчонка проснулась, обрадовавшись, смутилась, а затем как-то очень по деловому спросила:

– Как ваше самочувствие мсье?

– Жрать хочется так, что за раз сожрал бы бизона целиком.

– Девчонка мило поморщила нос:

– Фи. Могу ли я ожидать от вас чего-либо, кроме mauvais genre.*

– Послушай школьница. Ты бы могла изъясняться более понятно. Где я?

Школьница сделала ещё более деловой вид, чем прежде и поведала:

– Вы сударь, находитесь в селе Кочеты, это не далеко от Систово. Здесь за Дунаем расположился наш госпиталь.

– За Дунаем? Как я оказался за Дунаем? – Больной попытался напрячь свою память, оказалось он отчётливо помнит все, и даже то, что никогда не был за Дунаем.

– Сударь, вы отдыхайте. Вам не следует волноваться. Такое бывает после тяжёлого ранения. – В глазах девчонки мелькнуло сочувствие.

Владимирский ощупал своё тело, оно было забинтовано. Забинтованы были и руки, а снизу под подбородком он нащупал бинт завязанный бантиком, стягивающий повязку на голове. Владимирский развязал бинт и бросил на пол повязку, которой были перемотаны его щёки:

– Ещё бы подгузники надели. – Возмущённо бубня, стал он подниматься. Внутренняя боль и нежные ручки сиделки, пахнущие уксусом, остановили его:

– Сударь! Сударь, послушайте! Вам ещё не следует вставать.

Больной потянул вскочившую девчонку к себе, посадив рядом с собой на постель:

– Сколько я здесь?

– После операции вы проспали ночь, день, и ещё ночь.

– Мне нужно встать! Ты понимаешь, там мои товарищи! Они гибнут! Я должен им помочь! – Больной опираясь на сиделку, превозмогая боль пытался сесть на кровати.

– Вы не можете, у вас может начаться кровотечение. – Девушка по инерции своей грудью пыталась остановить больного, как бы преграждая ему путь, таким образом как это делает мама, успокаивая расшалившегося малыша.

– Какая грудь. Второй размер, с большой претензией на третий.

– Сиделка покраснела и позвала на помощь:

– Пётр!

– Из передней части избы, появился молодой парень в опять странной солдатской форме, этакую больной раньше видел по телевизору:

– Ваше благородие, не велено вам вставать. – И солдатик аккуратно положил Владимирского на кровать.

– Ваше благородие? – Растерянно думал больной, вслух же спросил: – Кем не велено?

– Светланой Сергеевной ваше благородие. Они ваш Ангел хранитель. – Отрапортовал солдатик.

– А. – Произнёс безразличным тоном больной, вообще ничего не понимая.

– Барышня, их благородие пришли в себя. Вы бы шли отдохнули маненько, чай вторые сутки не спите, умаялись.

Барышня вновь вспыхнула алым светом, затем задрав голову распорядилась:

– Пётр, голубчик. Больному нужен покой. Здесь я могу надеяться только на ваше благоразумие.