– Девчонка покраснела ещё больше. Затем она поднялась со стула, выгнула спину, вздёрнув кверху свой носик, спросила:

– Правда ли сударь, что вы чудесным образом исцелились, и теперь чувствуете в себе силы?

– Пожалуй. Хотя вопрос не в тему. – Ответил наш больной ироничным тоном.

– Тогда, мне нужно вам нечто сказать. Вы сударь скверный человек и я, и я вас презираю.

– Ты что, школьница? – Удивлённо возмутился больной, пытаясь ухватить за подол беглянку, вспорхнувшею со стула. Но та резко развернулась и влепив пощёчину нашему больному, исчезла. – От неожиданности Владимирский даже вскочил на ноги, но от резкой боли в груди, сразу же повалился на кровать. Он слышал как в соседнем помещении, девчонка наказывала ординарцу, до кончить смазывание ран, нашего героя. Но больной сам взял оставленную мазь и смазал себе раны на животе. Наконец появился ординарец Петя и доложил:

– Вам письмо, ваше благородие.

– От кого?

– Не могу знать, ваше благородие.

– Что ты все благородие, да благородие. Ты уж как-нибудь по званию, что ли.

– Так точно господин подпоручик!

– Подпоручик? Петь, спокойно не на параде. Читай что там в письме пишут.

– Виноват. Грамоте не обучен.

Это был первый человек не умевший читать, которого встретил Владимирский в своей жизни. – Вот оно где свинья порылась, из-за чего рухнула царская империя. Народ-то дремучий, кто его поманит, за тем он и пойдёт. Но ничего, мы все исправим. – Подумал Покойник, вроде бы ещё не серьёзно, но как бы вживаясь в свою роль:

– Петь, как тебя по батюшке?

– Владимирович. Как и вас ваше благородие.

– Тёзки значит. Пётр Владимирович, а не желаете что бы я вас грамоте обучил?

– Как же это? Нешто сами изволите? – Пётр застыл изваянием, символизирующим недоверие.

– Тебе сколько лет?

– Двадцать второй, через неделю минет.

– А мне?

– И вам двадцать второй, в запрошлом месяце стукнули.

– Давай письмо и неси ручку и бумагу.

Пётр отдал письмо, но с места не тронулся. Владимирский открыл конверт и глупо уставился в писанину:

– Смотришь в книгу, видишь фигу. По-французски написано что ли? Петь, я что раньше по-французски ботал? Ну в смысле говорил.

– А как же. И беседу вели и писать изволили.

– Опа на.

– Нешто и это забыли? – Всё больше удивлялся Петруха.

– Напрочь. Во я попал. Может что важное? Может по службе?

Петя откашлялся, затем осторожно сказал:

– Я осмелюсь предположить, эта бумазейка от полковницы Наталии Карловны.

– Откуда узнал?

– У них духи очень уж известныес.

– А кто она такая?

– Известно кто, супружница полковника Яковлева.

– А от меня ей что надо-то?

– Пётр отвернулся и стал разглядывать стену.

– Ну ладно, неси ручку и бумагу.

– Какую ручку вам барин, от двери что ли?

– А, нет, чем писать неси. – Сообразив поправился Владимирский.

– Пётр достал бумагу, чернила и к ним перья. —

– Перья, я вам аще давече навострил.

Владимирский нарисовал алфавит и начал учить грамоте денщика. Ученик оказался на редкость смышлёный, с превосходной памятью.

После ужина они продолжили складывать слоги. Так наш новоиспечённый барин с удивлением заметил, что помнит всю программу первого класса, как впрочем и всех остальных, и даже военного училища:

– Аз, буки, веди, глагол, не обязательно, запоминаем по звучанию, а, б, в, г. Ма-ма мы-ла ра-му. – Их учёбу прервал тихий стук в дверь. Пётр удалился что бы открыть дверь и не вернулся. За место него в комнату вплыла шурша платьем, высокая очень красивая женщина, лет тридцати пяти. На ней было удивительное платье, чёрного шелка, с валаном под длинной шалью индийского кашемира, а на головке с красиво собранными на затылке волосами, фетровая шляпка с эгреткой. Редко увидишь в наше время женщину с такой грацией, разве что артистку, да и то в образе: – Откуда я знаю про кашемир и эгретку? – Пронеслось в голове нашего героя: – Ах да листал альманах Парижских мод в библиотеке, находясь под стражей. Листал от безделья, что бы убить время, тогда эта мура меня вовсе не заинтересовала. Гляди ка все запомнил, даже детали.