Нат. У Ната абсолютный слух, он умел играть на всех инструментах, и это притом, что из музыкальной школы его выгнали почти сразу же. Произошло это после того, как ночью он вскрыл окно музыкалки и вытащил оттуда геликон. Пропажу, помнится, обнаружили наутро, но следов Ната не нашли. Он мог бы и не спалиться, если бы не поддался соблазну и не играл бы на этом геликоне утром, днём, вечером и даже по ночам. Ну на что он рассчитывал? Конечно, его быстренько схватили. Из милиции добрая директриса музыкалки заявление забрала, потому что знала: украл он дудку не для продажи, а в свое пользование. Нат как бы баловался, играя на всех этих ситарах и гуслях, волынках, сопелках, всех этих казу, джембе и диджериду, вотерфонах, удах и кастаньетах. От него были без ума многие женщины, но он, в отличие от Геры Хартбрейкера, как будто бы ими не интересовался, предпочитая уделять внимание чтению художественной литературы, просмотру итальянского неореализма и, конечно, музыке. В общем, не было у него женщины. Кроме одной. Но однажды и это закончилось…

Однако я отвлёкся от темы.

Ну, обо мне, последнем пассажире, и говорить нечего. Если я и обладаю какими-то выразительными качествами или достоинствами, то все они целиком и полностью перекрываются недостатками: прежде всего воли. Ленив и спокоен, воодушевлён в меру, тусовки люблю тоже в меру (в последнее время не люблю совсем).

Вот и закончился лесной пейзаж за окном, а вместе с ним – пассажиры старенького ржаво-баклажанового жигули ноль пять, которое мчалось по полю к реке, чтобы найти на том берегу потерявшийся бензонасос от бензогенератора.

Всю надежду возлагали на моего любимого дядюшку.

11:14

Сказать, что мы обрадовались – ничего не сказать. Ильменка радостно плескалась прямо перед нами. Я даже видел карасей и ротанов, которые играли в её водах. Дом дядюшки Коршуна виднелся за небольшим холмом на том берегу. Это совсем близко, так что радости нашей не было предела. Её несколько омрачало одно лишь почти незначительное обстоятельство – отсутствие какого бы то ни было моста или иной переправы. Мост, собственно говоря…

– …смыло, – прохрипел дюжий рыжий человек с мясистыми губами и россыпью веснушек по лицу размером с ведро. Такая смелая аналогия пришла на ум мне не случайно, ведь как раз в ведро, которое стояло у этого человека под ногами, он складывал ротанов. Рыбу одну за другой он тянул своим китайским спиннингом из воды. Нерест у ротанов что ли?

Сантьяго посмотрел на быстрину перед нами, на большеротых рыбин и вежливо уточнил:

– Что, совсем?

– Раскомандовался мне тут, – рыбак хрипло усмехнулся и без особого интереса оглядел Сантьяго, – если альбатрос летит сракой вперёд, значит, ветер сегодня сильный.

Вместо прежнего висячего моста из берегов на нашей и на противоположной стороне в небо тянулись только ржавые рельсы: два здесь и два там – бывшие пилоны переправы. Множество стальных тросов, некогда державших доски, теперь были оборваны и грустно опущены в воду. И только один-единственный трос связывал два берега. Да и тот беспечно телепался, по большей части в воде, вторя многочисленным водорослям Ильменки. Впервые за минувший час я улыбнулся. Кажется, увижусь я с дядюшкой не сегодня. Как жаль, сил нет.

– И чего, друже, как нам быть? – крикнул рыбаку весьма уже пьяный Сантьяго. После этого он откусил лимон и, подбросив его над головой, попытался пнуть фрукт, пока тот падал. Не получилось. Лимон брякнулся на траву, а Сантьяго чуть потерял равновесие.

– У тебя чего в канистре? – осведомился рыбак.

– Казахский, – улыбнулся Сантьяго и протянул пятилитруху рыжему.