– в 1990-е годы с разгулом преступности, казнокрадства и сепаратизма.

Получается, что на трагических переломах истории государственной власти не хватало как раз концентрированности, силы? Вот и бьются исследователи над вечной русской загадкой: то власти слишком много, и она душит свободное развитие общества, то она ослабевает настолько, что начинается анархия, которая также разрушает общество.

Можно в качестве дополнительного довода привести судьбу Александра II. Царь либерализовал режим, и начался народовольческий террор, чьей жертвой он стал. Пришел Александр III, закрутил гайки, и террор сразу утих. На престол взошел слабый Николай II и все вернулось на круги своя – возобновился террор революционеров и все в итоге закончилось гибелью и государства и самого царя. Так какая концентрация власти нужна России? И кто скажет, что этот вопрос носит сугубо историографический характер? Как был он животрепещущим, так и остался.

История России никак не желает носить узко академическую направленность. То, что закладывалось столетиями назад, настигает нас и бьет по загривку и сегодня. И разве мы ныне не делаем то же самое по отношению к потомкам? «Мин» в постсоветское время для будущего накидано предостаточно. Нашим детям и внукам хватит работы по их разминированию (и удастся ли им это сделать без больших жертв?).

Борьба с доставшимся прошлым – дело у нас привычное, одно беспокоит – эти проблемы успешно решены во многих странах. Оттого вновь и вновь всплывает тема: «Мы и Запад».

Ф. Нестеров сделал еще один вывод, который понравился власти, ищущей аргументы, оправдывающие ее деспотический характер. На нескольких страницах автор подводит читателя к следующему фундаментальному заключению: если на Западе феодалы долгое время могли позволять себе междоусобные войны и сторонники Алой и Белой Розы, гвельфы и гибеллины «могли самозабвенно, в полное свое удовольствие резать друг друга и мериться силами с короной, не ставя при этом под вопрос существование общества в целом, то Россия, эта огромная осажденная крепость, таких вольностей своему господствующему классу предоставить не могла, если только хотела жить» (11. С. 54). Конечно, историк академической школы не мог бы себе позволить классифицировать европейские феодальные войны, как «игры в свое удовольствие», боясь обвинений коллег в явной фальсификации или невысоком профессиональном уровне. Тем более что ожесточенная феодальная война была и на Руси при Василии Темном, примерно в ту же эпоху, что война Алой и Белой Розы в Англии, но у Ф. Нестерова, как и у многих его последователей, история рассматривается с публицистических позиций, поэтому здесь важно не явное упрощение, а генеральный вывод о том, что Россия многое себе не могла позволить (демократию, например), потому что перманентно находилась «в осаде». «В целом страшное и постоянное давление извне, осадное положение, превратившееся в обыденный образ жизни, общественные порядки, по необходимости воспроизводящие порядок полка, занявшего круговую оборону, сплотили класс русских феодалов вокруг царской власти с силой, неизвестной в других менее злосчастных краях Европейского континента» (11.С.55). Такими же примерно словами можно писать и о социалистическом государстве. Мол, СССР оказался в осаде, заняв круговую оборону от Кубы до реки Эльба и от Болгарии до Анголы и Вьетнама. Короче, ужас! Только спрашивается, как она, осажденная, оказалась в Латинской Америке. Африке и Индокитае? Ответа от историков типа Несторова не дождемся. Отмолчатся.

Несмотря на отсутствие весомых фактов, теорию «осадной крепости» поддержали, например, известный философ и логик А. Зиновьев: «Благодаря революции страна совершила беспрецедентный рывок вперед… Это напугало Запад, и он с первых дней существования русского коммунизма вел упорную борьбу против него» (12. С.31). Правда, непонятно, откуда Западу стало известно, что русский коммунизм совершит беспрецедентный рывок, из-за чего «с первых дней» пришлось начинать борьбу с ним. Как раз наоборот, западные державы оказали слабую помощь белым армиям именно потому, что большевики взяли курс на расчленение бывшей империи, провозгласив право все народов на самоопределение. И как понять тогда большую материальную помощь США и Великобритании в годы Великой Отечественной войны, которая продолжалась вопреки классовой логике до мая 1945 года? А также во время индустриализации 30-х годов, когда западным оборудованием с привлечением многих сотен зарубежных, прежде всего германских и американских, были оснащены десятки гигантов индустрии, вроде Сталинградского тракторного или Магнитогорского металлургического комбината? А массовый завоз передового оборудования в 70-е годы – годы разрядки? Но мысль ясна – «мы во вражеском окружении Запада». И ни кого-то просвета никогда не было. Вернее, лучше не помнить, а спрямить историю под простенькую идеологическую схему.