Золотая Орда и империя Чингисхана исчезли, оставив след в истории, в описаниях летописей, прежде всего, как военные государства-завоеватели, грабившие народы. Развитое летописание в среде завоеванных народов спасло эту военную державу от забвения, как это произошло с военными союзами других кочевников – гуннов, аваров, эфталитов… Их политико-экономический механизм блокировал их развитие и не содержал главное – возможность ощутимого прогресса.

Александр Невский, выбирая курс на союз с Ордой, в конечном счете, способствовал изменению будущего страны. Новый генотип развития объективно способствовал утверждению на Руси монархии «восточного», т.е. деспотического, типа, что привело к утверждению особого варианта крепостничества, уничтожившего не только экономическую независимость крестьян, но и личную. И дело не в степени жестокости режима, как это иногда представляется и потому некоторые авторы горячо доказывают, что власть средневековых западных государств была даже более жестокой, чем в московском царстве. Суть дела в другом. Преобладание того или иного типа цивилизационного кода «обрекает» государство и общество на определенный уровень качества управления и обусловленную социальным генотипом направленность его действий. Поднять эффективность выше некой объективно присущей данному социуму планки и перебороть инерционность государственного мышления в рамках существующего «кода» практически невозможно. Можно провозглашать и затем трудолюбиво проводить некие реформы, с большим или меньшим толком имитирующие чьи-то образцы, выгонять чиновников и заменять их другими, все равно «выше головы» прыгнуть не удастся. Система, рассчитанная на определенный ресурс и социальную скорость, будет работать так, как она может. Вол не станет скакуном, ибо рожден для другого. Можно, хлестая, заставить его бежать, но все равно вола хватит не надолго.

Русь-Россию спасло от судьбы Золотой Орды то, что помимо «азиатского» цивилизационного кода задолго до него сложился и дал великолепные культурные и экономические результаты другой цивилизационный код, другая цивилизационная матрица – «европейская». Последующий трагизм ситуации состоял в том, что оба кода и их производные цивилизационные матрицы, с которых шло дальнейшее воспроизводство экономических и политических порядков, сосуществовали, переплетясь вместе.

Сложившийся на Руси хозяйственный механизм внеэкономического отчуждения прибавочного продукта процветал до 1861 года. Из века в век к крестьянам-крепостным применялись принципы взимания ордынской дани. Только баскаками теперь выступали помещики. Отсюда и пошло «управленческое своеобразие» России и ее «особый путь». Пока в Европе также хватало пережитков «азиатчины» (та же редистрибуция, превалирование силы властителей над законом), Московская Русь наряду с Османской империей или Ираном выглядела не хуже Англии и Франции. Но когда большая часть Европы перестроилась на новые методы управления, вытекающие из требований развитого рынка и начавшейся индустриализации, Россия вместе с другими «азиатскими» государствами безнадежно «провисла».

Если бы в обществе и в правящем классе полновесно утвердилось понимание Петра I о необходимости осознанно и целенаправленно видоизменить старый «ордынский» социальный генотип на «европейский», то Россия в дальнейшем эволюционировала бы подобно многим другим государствам, вынужденным менять свой цивилизационный код (та же средневековая Германия, например). Однако корни «самобытничества» оказались намного глубже и цепче, и Россия осталась в рамках «азиатского» цивилизационного кода.