Сами идеологи самобытничества не пишут, чем русская община отличалась от общин других народов? А общины, как способ жизнедеятельности, были распространены повсеместно: и у народов Африки и Америки, у аборигенов Австралии и Новой Зеландии, в Индии и других азиатских странах. Неужели там не было круговой поруки, взаимопомощи, верховенства коллективного над личным? Однако, похоже, не даром «самобытники» игнорируют принцип исторического сравнения, иначе порушилась бы идея самобытности Руси.

Точно также стараются они не отвечать на вопрос: самобытна ли итальянская культура? Французская? Германская? Английская? Явно все это самобытные явления, но тогда почему они объединяются в рамках европейской культуры?

Или такой: чем самобытна русская культура, если огромные ее пласты были заимствованы из Византии, Европы, Орды?

Судя по составным частям русская культура относится к типу синтетических, как и все другие культуры более-менее развитых стран. Подлинно самобытные культуры следует искать в экономических отсталых регионах, вроде Тибета, джунглях Африки и Амазонии, пустынях Сахары и Австралии.

Включенность в европейскую цивилизацию вовсе не означает, что у России не может быть своего национального лица. Его просто не может не быть! Даже у близнецов нет идентичных характеров. При внешнем сходстве они как личности разные! У каждой страны свой путь в мировой истории, и путь Норвегии не похож на путь Италии или Австралии. Но их объединяет общность цивилизационного кода, делающего развитие этих столь разных государств, несмотря на все зигзаги, векторно однонаправленным (ориентированными на прогресс).

Как бы чувствуя свою слабость, самобытники обычно сосредотачиваются на рубежах критики западного влияния, там и залегают. Главный козырь самобытников всех оттенков – национал-коммунистов, религиозных фундаменталистов, просто националистов – критика несовершенств и пороков европейской (она же европейско-американская) цивилизации. Отталкиваясь от реально существующих негативных явлений, делается вывод о необходимости идти принципиально иным, своим, путем. Дальше их единство также распадается. Одни видят свой идеал в обществе сталинского типа, другие – в православной монархии, третьи еще в чем-то… Выбор и здесь немалый, и это ставит очередной вопрос: а что понимать под «самобытностью»? Вероятнее всего, ответов может быть не меньше, чем самих сторонников «самобытного пути».

Спор о «самобытничестве» в трагедийном ключе возникает в странах-неудачниках. В странах, которым не удается конкурировать с западными государствами и их влиянием. Эффект эксплуатации их Западом вызывает ответную реакцию в виде ненависти к эксплуататорам. Реакцию болезненную, часто истеричную. Сам же по себе вопрос меры усвоения чужого опыта, конечно, существует, и достоин самого пристального внимания. Такая проблема возникает в каждом обществе, решившим освоить достижения современной цивилизации. Например, в период «реставрации Мейдзи» в конце ХIХ века, проблема меры стояла перед японским обществом еще острее, чем в России, которая контактировала с Европой на протяжении столетий. «Процесс модернизации шел в Японии настолько быстро, что иногда порождал обманчивое впечатление, будто японцы разрушают свои традиции. На самом деле модернизация осуществлялась не на основе отрицания традиционных структур, а путем их активного использования. Усвоение чужеземного опыта определялось прежде всего политическими целями, и этот процесс шел под контролем правящей элиты» (10. Т.2. С.76). В этой верной оценке успешно проведенном приобщении Японии к европейской цивилизации на наш взгляд следовало бы внести одно уточнение: активное использование традиционных структур сопровождалась, одновременно, их частичной ломкой и наполнением старых форм новым содержанием. Без этого знаменитого рывка, «японского чуда» не получилось бы.