– К тому, Олег, что снова сигналы на тебя поступают. Проживание непрописанных, появление в нетрезвом виде, намеки на какие-то «подарки».

– Давай бумагу, ручку, напишу.

– Что напишешь-то?

– Ты ж на рапорт изнамекался, нет?

– Да на кой ляд мне твой рапорт, Олег? – спросил Яковлев. – И не намекаю, а говорю прямо: желаешь до пенсии дотянуть – так дотянешь. Это при условии, что я на должности останусь и если ты сам мне препятствовать не будешь. Понятно излагаю?

– Вот сейчас кристально ясно. А то ходишь вокруг да около.

Капитан объяснил:

– Так ведь работа у меня такая, что словечка в простоте нельзя сказать. Лавировать приходится, ибо с одной стороны руководство, с другой – контуженный алкоголик, но друг.

– Это ты про меня.

– Про тебя. И друг мне сцены закатывает, и население на него кляузы строчит, а сверху требуют социалистической законности, и чтобы ни морды непрописанной не было на участке. А ведь у меня, в отличие от тебя, семья, сыновья, дочь.

– Анкета чистая.

– Еще какая. В отличие от тебя, ни понижений, ни выговоров. Игорю в Львовское военно-политическое поступать, Валька в Ленинградский спортивный краснознаменный, на физкультуру.

– Чего вдруг?

– Восемнадцать лет, травмы, завязывать с хоккеем пора. И везде нужна чистота и непорочность – не столько своя, сколько родителей. И у родителей поневоле гибкость хребта нарабатывается. Как мне в таком месиве проявлять принципиальность и суровую прямоту – совершенно не понимаю.

– Юра, ты на меня не злись, а пойми: человек пропал, всем это очевидно, а ты девчонке мозги пудришь, да еще при парне с периферии.

– Между прочим, все в рамках законности. Будет заявление от родственников – вот тогда будет решаться вопрос о розыске на нашем уровне и выше, на всесоюзном…

Заверин прервал капитана:

– А если бы твоя Галка не вернулась с работы, или Лидочка из школы, ты бы ждал? Да через час уже весь главк бы на ушах стоял. Ты же коммунист, Юра.

– Довольно демагогии, – капитан резко поднялся, охнул, схватился за ногу. Заверин подался вперед, чтобы помочь, но Яковлев остановил, выставив ладонь. Глядя в сторону, подвел итоги:

– Сосредоточьтесь на работе с населением и уделите особое внимание нарушению паспортного режима.

– Есть. Разрешите идти?

– Нет. Приказываю: с настоящего момента и далее обо всем, что касается гражданки Демидовой, информировать исключительно в официальном порядке уполномоченных лиц. Доступно?

– Так точно.

– Выполнять.

Заверин вышел, подчеркнуто осторожно закрыв дверь.

Остывая, какое-то время постоял в коридоре, рассматривая объявления о путевках, какие-то поздравления, стенгазету-«молнию», посвященную отдельно взятым вечно сонным участковым. По этому вопросу кто-то талантливо изобразил целый комикс из художественно исполненных кадров. В каждом из них имела место быть фигура, спящая, лежа на столе, по ту сторону стола то заливалась слезами трогательная старушка с суровым котом под мышкой, то интеллигент в очках вздевал к высшей справедливости тонкие руки, то мамаша требовала воздействия на трудного ребенка.

«Каждая свинья себя Бидструпом[4] мнит, прям как взрослая. Нет, так-то ничего, похоже получилось» – эта глупая мысль успокоила, Заверин вернулся к себе в кабинет и выяснил, что свято место пусто не бывает. На его личном столе почивал сержант Денискин.

Олег, устроившись на стуле для посетителей, сделал несколько звонков, переговорил вполголоса с тем, с другим и решил, что рабочий день на сегодня можно считать оконченным. Он потормошил нового знакомого:

– Э-эй, Денис… Андрюха, Андрюха, помню. Бери шинель, пошли домой.

Сержант с торфяных разработок вскочил, забыв открыть глаза. Заверин похвалил: