Мои братья Леша и Рома играли на рояле в четыре руки, я на огромной балалайке, всем остальным раздали ложки и прочие бубны. Буги-вуги всем прощает отсутствие точности. Музыкальность нашей семьи для Эли оказалась в новинку, и она была совершенно очарована ею. Позже я узнал, что музыкального слуха у нее нет.

В тот вечер она вдруг сказала, что моя фигура и фигура ее отца схожи. Что бы это могло значить на женском языке? И в конце концов, кто же из нас ей больше понравился – Рома, Леша или я?

На следующий день Леша сказал: «Да, девочка очень хорошая, только полоска у нее на шее, будто леской душили». Я тогда на него обиделся, одновременно приободрившись: минус конкурент.

В день Элиного отъезда мне нужно было топить баню, сооруженную папой в военном доте времен Второй мировой. Очень хорошо помню то грустное и прекрасное чувство, с которым я выполнял эту работу. Острый запах дыма (дрова закончились, и пришлось топить досками с какой-то пропиткой) и синяя от солнца мгла дота, в которую нужно было шагать и в которой растворяется мое воспоминание об этом лете…

В сентябре я перешел на следующий курс университета, где изучал прикладную математику и процессы управления. То, что я добрался до второго курса, было чудом. Чудом моей дипломатии. Благодаря своей бездарной учебе к концу семестра лучше всего я освоил искусство передачи разных подарков преподавателям. Вот уж реально нужный навык, который мне потом очень помог в жизни – с получением водительских прав, справок о несуществующих болезнях для отгулов на работе и прочих бумажек, так необходимых для жизни в России. Вообще меня даже самого удивляло, насколько я оказался дипломатически элегантен. Если бы в этом виде спорта ставили баллы за «работу с предметом», «выразительность и артистизм», «хореографию», я определенно шел бы на золотую медаль.

Жаль, мой талант во взяточничестве нельзя было перенести на общение с девушками. Впрочем, стоит заметить, что на технических факультетах их не так уж и много, и в большинстве своем девушки были весьма специфические – выпускницы математических интернатов и школ, вышедшие замуж за учебники аналитической геометрии.

По плохо освещенным, давящим коридорам ходила легенда о студентке, что однажды решила выучить весь сборник формул, всю книжку из 350 страниц. У нее это получилось, но она сошла с ума.

Университет находился недалеко от моего дома, и какой-то веселой студенческой жизни – или о чем там еще вспоминают старики? – у меня не было. Да и что можно о нем сказать, если место, куда мы ходили обедать, студенты между собой называли «мавзолей»?

Весточку от Эли принесла моя тетя, побывавшая в Анапе с мужем. Они случайно встретили ее на улице, и Эля сказала ей: «Когда начинается дождь, я вспоминаю Глеба». Этого упоминания мне хватило, чтобы наполнить счастьем целый день безликого, но холодного сентября.

В один из вечеров я гулял с органистом Мишей. Я вспоминал Элю, а он рассуждал о красоте человеческой, говорил, что она – проклятье и гадость невозможная. Он мог бы претендовать на объективность, если бы сам не обладал весьма спорной внешностью. Иногда он переключался на предмет своей любовной одержимости, но использовал слово «человек», что выдавало в нем любителя мужчин.

Мой добрый младший брат как-то предположил, что Миша – из породы тех людей, которые становятся красавцами к старости.

Когда мы дошли до кирхи, он ловко отключил сигнализацию и пригласил подняться на второй этаж, где стоял орган. Я не успел даже дойти до него, как Миша обрушился на инструмент, воскрешая песню трех мушкетеров о дружбе.