Дверь открыла Мария Аркадьевна.

– А, любитель здоровой и вкусной пищи, – узнала меня женщина. – Проходи, Александр вышел минут пять назад, я отправила его за хлебом. Скоро ужин, хлеба нет, а он спит весь день. Чем только ночью занят…

Всё это я слушал, стоя в прихожей, дожидаясь, когда Мария Аркадьевна справится с массивной задвижкой.

– А ты чего это с полотенцем? – продолжила она, наконец повернувшись.

– Хочу напроситься к вам в душ, – ответил я, решив не скрывать от хозяйки цель своего визита. – Очень нужно, даже жизненно важно.

Мария Аркадьевна внимательно оглядела моё измождённое лицо, пытаясь оценить степень правдивости, но, видимо, не отыскав на нём признаков лжи, сказала:

– Свет включается внутри, горячей воды в городе нет, ремонт, а газовая колонка сломана, всё никак зять не починит, хоть и инженером числится…

– Это ничего, холодная вода – даже лучше, – не теряя ни минуты, двинулся я в сторону ванной комнаты. – На улице такая жара… огромное вам спасибо, Мария Аркадьевна!

Было холодно и приятно. Скользящие по телу струи смывали с меня липкую пакость, очищая кожу и остужая голову. По телу побежало тепло, проникая в каждый уголок, орган, клетку. Голова начала работать. Появились краски. Жизнь возвращалась.

В истории нет сослагательного наклонения. И я не стал вдаваться в «ЕСЛИ БЫ» да «КАБЫ» к произошедшему сегодня. Случилось то, что случилось, но в последних минутах этого позора следовало разобраться.

Я выбрался из ванны, насухо обтёрся шершавым от стирки в жёсткой воде полотенцем, оделся во всё чистое и вышел в узкий закуток санузла. Тут же, словно дожидаясь меня, по квартире разлилась мелодичная трель звонка.

Пришёл из магазина Саня.

– О! – весело раздалось с порога. – Ты как здесь? Ну и устроил ты, друг, представление! Я так с утренника в детском саду не смеялся, когда в Оксанку кто-то свекольной котлетой запустил, а там была натуральная хохма.

Алекс отдал авоську с батоном и серым хлебом Марии Аркадьевне и, заперев дверь, двинулся в мою сторону.

– Ну, что, пойдём, герой?

– Сань, ты расскажи, что там дальше произошло, – усевшись в кресло и складывая в сумку снятые в ванной грязные вещи, попросил я. – Не видел же ничего. Рвало так, что я думал, кишки выпрыгнут. И как ты у меня на кровати оказался?

– О, это было зрелище! Куда там до тебя нашему цирку, – свалившись на диван, восторженно выдал он. – Я бы руку, наверное, отдал, чтобы ещё раз на это посмотреть.

– Да не томи ты уже. Насколько всё плохо?

– С чего ты взял, что плохо? На мой взгляд, так краше некуда.

Он встал и, подойдя вплотную ко мне, продолжил:

– Мы вчера так наклюкались твоей рябиновкой, что я отрубился на кровати. А ты, видимо, освобождая диван, навалил на меня одеяла и подушки. А я даже и не почувствовал. Пойдём, пожрём чего-нибудь. Маша там картошки сварила.

– Сань, ну какая еда? Я только подумаю о ней, мне уже плохо.

– Пойдём, пойдём, – увлёк он меня за собой. – Буду отпаивать тебя чаем. Маша, хоть и говорит, что в саду травы лечебные собирает, но я точно знаю – к кладбищу северному она ходит, что рядом с дедовой дачей.

– Ты же говорил, что дед умер, – с неохотой поднимаясь, уточнил я. – Теперь-то – дача Марии Аркадьевны?

– Да не до дач ей было, она ещё пять или шесть лет назад такими делами в городе ведала. А может, и революцию видела. Отцова это семья, и дача на них числится, вот только заниматься посадками некому, деды работают ещё, вот Маша и нашла себе дело, как на пенсию вышла, да мы с Лёхой раз в неделю ездим, воду в бочки натаскать, да так, что по мелочи.

Всё это он мне рассказывал, пока ставил большой, литра на три, чайник и доставал из старинного массивного кухонного шкафа на стол чашки, сахарницу и миниатюрную вазу с остатками какого-то варенья.