В прошлый раз я не обратил на этот шкаф никакого внимания, будучи полностью погружён в процесс насыщения. А вот теперь, зацепившись за него взглядом, с интересом археолога любовался причудливой архитектурой и точностью мастера.

Мой взгляд давно упирался в серое нечто, наспех приспособленное для сносной жизни: будь то пятиэтажные панельные лачуги, ещё не сошедшие с обувных и текстильных конвейеров, но уже глубоко устаревшие обувь и одежда, лишённая архитектурных и эстетических изысков мебель. Поэтому любые проявления искусства, профессионального мастерства, необычных способностей возбуждали во мне неподдельный интерес.

Пару месяцев назад я случайно попал на выступление гипнотизёра. Той самой Ирине, что трудится в отделе крепких и не очень напитков, довольный клиент презентовал билет, наверное, надеясь продолжить знакомство, как бы невзначай оказавшись сидящим с ней рядом. Но смены у девушки не совпали. Тут я удачно подвернулся, и «довольный» Ирин клиент был вынужден провести этот вечер в моей компании.

Выступление проходило в концертном зале самой крупной концертной площадке в городе. Зал был набит до отказа, люди заняли даже проходы, усевшись прямо на широкие ступени.

Артист был неотразим: в чёрном сияющем сюртуке, белоснежной рубашке с манжетами под крупные, искрящиеся под яркими софитами запонки, изящная бабочка и проникающий, помимо воли, бархатистый баритон.

Я был заворожён его умением. Попавшие на сцену люди, включая и моего соседа, вопреки ожиданиям сидевшего теперь со мной, а не с красавицей Ириной, выполняли любые просьбы мастера гипноза, подчиняясь не только его словам, но и жестам. В зале творился настоящий хаос. Зрители хохотали и хлопали, не жалея ладоней, втайне радуясь, что не оказались на месте отправившихся испытать себя соседей.

Попав в некую энергетическую зависимость (или же это были флюиды всеобщего помешательства, выплеснутые на нас Артистом-гипнотизёром), я впервые испытал странное чувство гордости за то, что присутствую при сотворении настоящего чуда, являясь его соучастником.

Вот и сейчас, рассматривая нарядные бока деревянного шкафа, его ажурные, застеклённые настоящим витражом дверцы-створки, подогнанные так, что лезвие ножа едва ли смогло бы протиснуться меж ними, мастерски расписанные, резные, словно игрушечные детали, я искренне наслаждался явленным мне чудом.

Чай был прекрасен, наверное, как и всё, к чему прикасалась рука сухонькой революционерки.

– Ну ты и выдал, друг, – дуя на только что разлитый по чашкам тёмно-алый напиток, говорил Алекс. – Я просыпаюсь в мягкой яме, заваленный подушками и тряпьём, и первое, что я слышу – это звуки какой-то возни. То ли ползает кто-то, то ли борется. Я думаю, надо выбраться потихоньку, осмотреться. Гляжу, а ты голый на диване. Скрючило всего, морда пьяная-пьяная, а под тобой Рыжая извивается.

Саня наконец отхлебнул из чашки и, удовлетворённо хмыкнув, продолжил:

– Я думал, что пропустил всё важное, но ты меня порадовал, друг мой. Оксанка как ужаленная вскочила, вещи с пола сгребла и бежать, а меня хохот такой пробрал, что еле-еле успокоился, до сих пор дышу через раз.

Я молчал, всё так же уставившись на кухонный шкаф, словно это он рассказывал мне фантастическую, очень смешную историю, пытаясь представить себя на месте Алекса.

– Ты когда в спортлагерь едешь? – отпив слегка остывший чай из придвинутой другом чашки, спросил я, давая понять ему, что не хочу больше говорить о пережитом позоре. – Сегодня у нас пятница, наш интернат убывает в понедельник, только пока точно не знаю, в каком расположимся – в «Спутнике» или в «Дзержинского»…