– У меня военный режим, – состроив своё обычное печальное выражение, ответила девушка, убирая на пол опустевшую коробку. – Я же уже тебе говорила: подъём, обед, отбой…

Я укладывал остроносые туфли в тесный деревянный ящик, любуясь прекрасной работой далёкого мастера и, заперев их в обувном шкафу, вздрогнул, неожиданно почувствовав, что девушка обняла и прижалась ко мне со спины.

– Давай напьёмся, – прошептала она, потершись о мою спину лицом. – Хочу быть весёлой и пьяной.

Слегка подавшись вперёд, я немного отодвинулся от неё и повернулся. Кукольно-серьёзное лицо было совсем близко. Я видел каждый штрих в этой картинке, раскрасневшейся от трения о мою спину. Ниспадающие огненные локоны волос, глубокие, не по-детски серьёзные глаза. Я уловил сладковатый запах южных цветов и сандала, струящийся от чуть тронутой парфюмом кожи.

– Приходи завтра с утра ко мне, – прохрипел я, стараясь вновь не свалиться от накрывающего цунами. – Утром тебя, наверное, отпустят, ну, скажем, в школу на отработку?

Затянувшийся поцелуй, и я уже на улице. Бегом добравшись до остановки, прыгаю в первый попавшийся автобус. Сидя на нагретом полуденным солнцем дерматине, я с налипшей на губы улыбкой на шесть остановок нырнул в глубокое море воспоминаний, раз за разом пропуская через себя солоноватые и горячие волны возбуждения.

У меня появилась девушка.

В поцарапанные, заляпанные краской окна автобуса пробивался солнечный свет, струясь и мерцая в мириадах пылинок. Прижавшись к стеклу, я разглядел огромную тучу, свисавшую из-за плоской крыши одной из многоэтажек. За новыми эмоциями, подаренными мне Рыжиком, я совершенно пропустил явные признаки смены погоды. Всполох молнии, мелькнувший одновременно с раскатистым громом, за секунду выдернул меня из тягучего сладкого киселя, а крупные капли дождя вперемешку с барабанной дробью града заставили задуматься о том, как я стану добираться до спортшколы.

Растерянно всматриваясь в потерявшее прозрачность стекло, пытаюсь следить за застигнутыми стихией прохожими. Водитель, видимо, не в силах разглядеть дорогу через обрушившийся на лобовое стекло водопад, остановил автобус и, сжалившись над бегущими по тротуару людьми, распахнул створчатые двери. Салон тут же начали заполнять «спасённые». В этом, наверное, и было его предназначение – не рухнувший ещё знак надежды.

«Бутербродное» – несолёное сладко- или кисло-сливочное масло 61,5%-ной жирности, вырабатывавшееся преобразованием высокожирных сливок и сбиванием сливок в маслоизготовителях непрерывного действия

(ГОСТ 240—57).

Промокнув, но добравшись до спортшколы, постарался отключиться от охватившего меня морока. В зале, наполненном разгорячёнными телами спортсменов, я ощутил себя в «своей тарелке», привычно отрабатывая знакомые и годами отточенные комбинации движений, бросков, отходов. Здесь не надо было притворяться, изображать заморского князя, стараться понравиться. Здесь я был самим собой.

Стоя под жалящими, холодными струями душа (горячую воду отключали почти на всё лето), я наконец ощутил внутреннюю свободу. Неловкость, связанная с некой неправильностью происходящего, отступила, дав чувствам небольшую (как оказалось) передышку.

Оксана мне нравилась. Нравилось находиться рядом с ней, вдыхать аромат её духов, ощущать волшебную бархатистость её кожи, чувствовать горячее дыхание на губах и сладкий вкус её помады. Но мне не давало покоя и иное чувство – неискренность. Наигранная открытость, проявляющаяся в общении, словно опытная актриса примеряла выпавшую ей роль.

День подходил к концу. Я вывел на свободу своего алюминиевого «Мустанга», застоявшегося в тёмной кладовой местного дворника, и, усевшись на его узкий круп, медленно покатил домой сквозь влажную завесу, поднявшуюся после дождя с нагретых, словно сковородка, улиц. Мышцы гудели от сурового прессинга, обрушенного на них умелой «опекой» заслуженного тренера РСФСР. Мозг с неохотой пересылал ленивые импульсы в отяжелевшие конечности, заставляя уставшее тело двигать велосипед и его седока в сторону дома.