Зелёный обладал живой мимикой и, начиная шарж, каждое движение сопровождал собственной гримасой, отражавшей ту часть лица его жертвы, которую он в данный момент рисовал. А поскольку его задача была – утрировать эту часть, то его гримаса и отражала это утрирование. Например, если у женщины была оттопыренная полная нижняя губа, Зелёный оттопыривал свою нижнюю губу до предела (на утеху публике), пока рисовал эту часть лица. Если были большие глаза – таращил свои до умопомрачения. Если у монгола были узкие щёлки глаз – он смешил его, прищуриваясь до боли в щеках, при этом глаза монгола становились ещё уже – и у натуры, и на шарже. Каждая такая ужимка и следовавший за ней точный штрих пастелью по бумаге сопровождались взрывом хохота публики на весь Арбат.

Прямой противоположностью вечно бледному и болезненному Зелёному был скульптор Ромашкин, олицетворявший собой гимн южному солнцу и красоте загорелого мужского тела. Скуластый и смуглый, выросший в Крыму Олег Ромашкин всю зиму отсиживался в Ялте, не перенося слякоти и сырости зимней Москвы, а начиная с мая перебирался в столицу. Одевался он прикольно. На этот раз его атлетическую фигуру обтягивала чёрная майка с нарочито оторванными рукавами, чтобы подчеркнуть его крепкие плечи и бицепсы. Широкие сатиновые шаровары, купленные на периферии за тридцатку (при цене пачки «Явы» в то время в двадцать рублей), и антикварные китайские кеды «прощай молодость» на босу ногу дополняли воссозданный им образ «хулигана-антикомсомольца» шестидесятых. Бритую голову венчала потёртая узбекско-дадаистская тюбетейка.

Он был горд тем, что в юности никогда не был не только комсомольцем или «пионэром» (как любил говорить, подражая незабвенной Фаине Раневской), но даже октябрёнком! Как ему это удалось в то время – трудно сказать. Одно было известно от ялтинских художников вполне определённо: из школы он вылетал раза три, что не помешало ему, тем не менее, получить среднее образование, а затем и блестяще окончить Строгановское художественное училище, в которое, по тем временам, простому смертному поступить было практически невозможно.

Друзья развели костёр в дальнем углу двора под вековыми липами и занялись приготовлением ухи. Ромашкин, как истинный крымский скульптор, быстро разделал рыбу. Он обмазал дюжину подлещиков в шамотной глине и, дождавшись появления углей, уложил своих глиняных болванчиков в горячую золу, после чего принялся делать шашлыки из налима, перемежая куски рыбы с помидорами и половинками луковиц белого репчатого лука. Царевич с Цыганом прикатили свежеспиленные кругляки липы разной длины и расставили их наподобие импровизированных табуретов и скамеек вокруг костра. Цыган, ловко орудуя топором, быстро снял чёрную кору, чтобы приятнее было сидеть на очищенных белых липовых стволах.