Услышался посторонний голос. Кто пришел? В полночь у нас никогда не было гостей, кроме десятого марта, но тот день исключение – умер Черненко, к директору автозавода пришли незнакомцы, вероятно коллеги с работы. Остановился, медленно опустил чемодан, попытался понять разговор.

Звуки исходили из кухни. Говорили две женщины, одна из которых Виктория Револиевна. Обернулся: на крючке висела чья-то шуба, алые туфли стояли в углу. Мама “Андрея Ивановича” старательно избегала красного цвета – по её словам, этого цвета и так хватало на улицах страны. У хозяйствующей по дому Риммы туфель никогда не было.

Скромной поступью двинулся в гостиную, в которой никого не оказалось. Я молчал и слушал речь.

– Он изменился, сильно изменился. Каждый день боюсь, как бы не сошел с верного пути, сколько же мы намаялись с ним. Мы его очень любим, но в последние годы доходило до невыносимого.

– Правда изменился?

– Это случилось внезапно. Андрюша тогда вернулся с очередной попойки, его привезли друзья и спихнули нам под дверь. Какой позор, думали мы. Ведь здесь живут люди из Совмина. в комсомоле тогда поговаривали о его исключении из ЦК. Гришенька аж дату запомнил – девятого числа, сразу после Женского дня. С тех пор ни капли не пьет, ведёт себя послушно.

– Удивительно, Виктория Револиевна.

– Может, это и судьба, что ты вернулась в такой момент. Ему нужна поддержка.

Пауза.

– Виктория Револиевна, боюсь, из-за меня тогда Андрей и сломался. Не навредить бы.

– Что ты, Андрюша тебя любил, и сердцем чувствую, что до сих пор любит. У молодых, из непростых семей, всё так сложно, Шекспир бы позавидовал.

– Ромео и Джульетта? – во втором женском голосе послышалась усмешка.

– Ладно, расскажи лучше, как там, в Берлине?

– Ох… Можно, я отвечу по-булгаковски?

Виктория Револиевна засмеялась.

– Люди те же, только чуточку посчастливее, – продолжил второй голос. – Квартирный вопрос их испортил. Но картина писана на том же холсте, теми же красками.

– Понимаю… А есть возможность закрепиться в Европе?

– Пока не знаю.

– А в МИДе помощь не предложили?

– Это будет неприлично. На уровень ниже опуститься.

– И правда, как я не подумала… – Виктория Револиевна рядом с неизвестной девушкой превратилась в супермаму. – Но пробовать необходимо.

– Как у Андрея дела в комсомоле?

– После того, как Константин Устинович умер, мы обеспокоены дальнейшей перспективой. Пыталась выйти на контакт с Мишиным, но в ответ тишина. Пока. В комсомоле к нему стали относиться серьезнее, только пошучивают, что в бога поверил.

– Да вы что? – звонкий смех второго голоса.

– Не поверишь, но именно так. Знаешь, он уезжает на работу, а я сажусь на диван в его комнате, прямо на краешек, сижу и говорю: “Кто бы ты ни был, бог ли, человек ли, за изменение моего сына бесконечное спасибо”

– Андрей скоро вернется?

– Обещал не позже полуночи. Ты что, уже убегаешь? Хоть чай допей.

– Мне неловко, Виктория Револиевна…

– Не вздумай! Нет никакого повода для стеснения.

– Мне бы хотелось остаться, правда. Только трудно будет сдержаться. Его душить воспоминания начнут.

– Лира, ты для нас как дочь. Пожалуйста, останься.

Это имя…

Лира. Лира? Лира! Неужели та самая несостоявшаяся жена?

От удивления рука скользнула со шкафа, зацепив пуговицами рукава корешок книги; Владимир Ильич Ленин полетел вниз, шлёпнулся со слоновьим грохотом. Виктория Револиевна охнула.

“Ах, Ильич, за что?”, – возмутился я.

– Андрюша? Это ты?

– Да, он самый, – пришлось выйти из сумрака. – Доброй ночи.

Мать “Андрея Ивановича” сидела за столом, а девушка, с которой она общалась, уперлась спиной в подоконник. Тонкая фигура, возможно, слишком тонкая для того, чтобы засчитать красивой. Широкая черная повязка на голове оголяла высокий лоб, а почти что белые волосы были хорошо “нахимичены”. Узкое лицо. Темная помада. Вся контрастная.