Семья Герды тоже обвинила Капу в гибели девушки. Ее братья пылали к нему ненавистью. По свидетельству Гензель Мит, они накинулись на него прямо после похорон своей сестры: «Была ужасная драка… Боба сильно избили»[120]. «При этом, – добавляет Рут Серф, – все винили Капу в смерти Герды только потому, что именно с ним она уехала в Испанию».

Венгерский друг Капы Дьёрдь Маркош также пытался его утешить. Он позднее вспоминал, что Капа, который продолжал сильно пить всю оставшуюся жизнь, «особенно сильно бушевал и пил запоем» в течение нескольких дней после похорон Герды.

– Капа, это не может так продолжаться, – умолял его Дьёрдь. – Ты сойдешь с ума и погубишь себя! Ты не имеешь права этого делать. Ты востребован, у тебя впереди большие дела.

– Да, да, – бормотал Капа, – ты прав. Я должен что-то делать[121].

Но что? По словам его знакомого, французского фотографа Вилли Рони, смерть Герды побудила Капу задуматься об отказе от фотожурналистики и уходе в киноиндустрию. Кроме того, он намеревался получить работу фотографа в кругосветном круизе[122]. Ему стало невыносимо бродить по кварталам, которые они обходили вместе с Гердой, или сидеть в кафе, где они строили планы на будущее, поэтому Капа сбежал из Парижа на сырые улицы Амстердама. «Возможно, это мое романтическое представление, – говорит Эва Бешнё, которая тогда жила в этом городе. – Но я почему-то я думаю, что вместе с Гердой умерла часть Капы. Видно, она и впрямь была его второй половиной».

В более поздние годы Капа часто говорил о Герде как о своей жене, а коллеги и друзья поддерживали эту фантазию и повторяли, что он действительно женился на ней. Собственного слова ему было недостаточно, несколько месяцев после ее смерти он носил фотографии Герды в своем портмоне и часто демонстрировал их в барах или в мерцающем свете костров, рассказывая о днях их славы в Испании. «После смерти Герды он всегда говорил со мной о ней, говорил снова и снова, – вспоминает Рут Серф. – Она была самой большой любовью его жизни».

К ноябрю 1937 года Капа оправился от потери Герды настолько, что снова мог работать, и вернулся в Испанию. Гражданская война достигла критической точки. Силы Республики и интернациональные бригады все чаще оказывались несопоставимыми с потенциалом армии Франко с ее десятками тысяч обученных и хорошо вооруженных солдат Гитлера и Муссолини, линкорами и, конечно, сотнями современных самолетов. Теперь Франко побеждал в ключевых сражениях по всей Испании. 21 октября под ударами мятежников пал Хихон, последний оплот республиканских сил на севере страны.

В начале декабря Капа начал работать с Гербертом Мэтьюзом из New York Times, одним из самых объективных корреспондентов, освещавших войну. Подобно Джорджу Оруэллу и другим писателям, которые приобретали в Испании первый опыт освещения военных действий, Мэтьюз не рассматривал войну упрощенно, как крестовый поход добра против зла. На его взгляд, зверства совершали обе стороны, и война уже не была братоубийственным делом: и республиканцев, и мятежников теперь поддерживали иностранные державы. А они все чаще рассматривали войну в Испании как генеральную репетицию более масштабной войны в Европе и за ее пределами. Особенно скептически Мэтьюз относился к советским действиям в Испании. Сталинские эмиссары, похоже, стремились превратить Республику в коммунистическое государство с жесткой дисциплиной, насаждаемой беспощадной секретной службой[123].

15 декабря 1937 года повстанцы атаковали Теруэль, мрачную естественную крепость, окруженную горами высотой более тысячи метров, которая блокировала их продвижение к Валенсии, на побережье Средиземного моря. Капа и аскетичный дотошный Мэтьюз прибыли туда 21 декабря. Город был почти окружен. Если он падет, Франко наконец получит шанс разорвать связь между Барселоной и Мадридом, тем самым разделив республиканские силы.