Чушкин лишь теперь заметил – на груди у обоих курьеров висели огромные красивые значки – Портрет Сноудена в виде чаши, и георгиевская ленточка – в виде змеи.

Чушкин внес коробку в комнату, распаковал и позвал семью. Руки слегка тряслись.

– Жиза, – прокомментировала четырнадцатилетняя Нина.

– Это для какого места тренажер? – гоготнул шестиклассник Леша, за что немедленно получил подзатыльник.

Прибор был похож на красивый полированный фаллос. Супруга Чушкина приглушила "Поле чудес" и растеряно понюхала розовый провод с присоской.

– Это ты заказала? – сурово спросил Михаил.

– Я уже забыла, – повинилась супруга, – Но там вроде обещали, что не надо ничего делать, ни приседаний, ни обруча… Ой, Миш, а вдруг током вдарит?

– Тебя уже в детстве вдарили! – Чушкин-старший приладил присоску повыше носа и нажал обе кнопки, розовую и синюю, – Щас поглядим, что ты выиграла!

Прибор загудел. На плите задребезжала кастрюля. В коридоре взорвалась лампочка. Спустя пару минут Чушкины упали на диван.

– Миш, качает-то как, – всхлипнула Валя, – Прям как в лодке! Тебя тоже раскачивает? Может, выключим, а?

– Вставай…пойдем, – вытирая слезы, прохрипел Михаил.

Обнимая блестящий фаллос, супруги Чушкины вышли на балкон фамильного замка. Миша чувствовал, что теплый хрен надо срочно выключать. Срочнее некуда. Качало все сильнее. Темно-серое небо грызло крыши хрущевок. Чушкин смотрел на усеянный бутылками и пакетами, двор, на рваную детскую горку, на переполненную помойку с бомжами, и плакал. Сильно болела впервые распрямившаяся спина. Принцесса Чушкина плакала у мужа на груди, заливая слезами блестящий доспех. Чушкин кольчужной рукавицей гладил ее юную стройную спину, затянутую в бархат, заглядывал в ее юные, такие трезвые, без примеси пива и табака, огромные глаза, и понимал, что выключить уже ничего нельзя. Он легко дотянулся правой, неожиданно мускулистой рукой, себе за плечо, и привычно обхватил пальцами рукоять меча. Жена потерлась щекой о его бороду, заправила его длинные кудрявые волосы под обруч.

– Качается наша общая лодка, и теперь мы знаем, кто не дает ей плыть, – он поцеловал судьбу в сладкие губы, и снял с пояса олений рог. Тучи над замком стали еще темнее. Над зубчатыми стенами вспорхнули вороны. Вдали на холмах зажглись костры.

– Собирай детей. Я позову всех. Не может быть, чтобы мы остались одни.

Первое знамение я получил в разгар Светлояра, когда в городе бушевала тополиная вьюга. Я открыл глаза, поскольку женщина, спавшая в те ночи на моем левом плече, начала понемногу воровать мои сны. Разумеется, сама она понятия не имела, во что ввязалась, однако я покинул ладью Морфея, взглянул на ее наготу, и понял, что следует немедленно купить нюхача. Начертив над моей жадной красавицей нужные руны, подобрав в кулак нижнюю часть ее белья, я поспешил в известное немногим горожанам место. Мне требовалась Исайя, продававшая обычно погребальные желуди у станции метро "Владимирская". Очевидно, что пожилой калекой ее видели те, кому даны лишь два глаза, хотя желуди были настоящие, и я слышал что некоторые Зрячие покупали их именно у Исайи, дабы положить их в гроб своим усопшим старикам. За хорошего нюхача я беру четыре жарких сна и заклинание голода, засмеялась Исайя, показав кончик языка с руной Кеназ, и повела меня на Кузнечный рынок, мимо метро, зевнувшего на нас ранним металлическим ветром. Магоги на входе взяли с меня кровью, тут же впрочем зализав рану. Торговля на Кузнечном сворачивалась, следовало уступить прилавки тем, кто верил, что рынок построен для продажи мяса и сметаны. Мы миновали ряды толкователей с их дымом и сырой печенью, лавки с шепчущими зеркалами, крикливых болотниц с их псковскими травами, и наконец нашли нужное. У двери уборной сидел в коляске седой юноша с табличкой "Подайте на рифмы". Мне не понравилось, что надпись была сделана на греческом времен Палеологов, ведь играющие словами порой опаснее играющих оружием. И еще мне не понравился его поводок