– Вход где выход, – произнесли их женские губы одновременно, и на сей раз Теплов угадал безошибочно, наверное потому, что говорили с ним не на русском, или потому что словно провернулся ключ, в лицо дохнуло пряным морским ветром, а та, с той стороны, она оказалась совсем без одежды, и там, внизу, у нее тоже танцевали письмена, танцевали вверх, по плоскому животу Нерожденной, и вверх между торчащих грудей, грудей со следами мелких укусов, и у него прихватило в паху от боли за нее, за ее тысячелетнюю женскую страду, за ее долю – давать мужчинам их выбор, выбор между кровью и тоской, между жизнью и бесцельной норой… Он ощутил на горле, на шее, ее бурное коричное дыхание, а бедра ее, ходили ходуном под его вспотевшими пальцами…

– Смотри на меня, – приказала Нерожденная, та. что бесстыже раскрылась перед ним напротив, она вовсе не обнюхивала его, не терлась о него крупными ягодицами, она смотрела со строгой любовью, как давно ушедшая в лучший мир, бабушка… – Смотри на меня. Вход где выход.

Он видел свои руки, свои и не свои, с печатками на пальцах, левая ладонь укрыта пластинчатой бронзой, а дальше – налокотник с шипами, и широкие кожаные ножны с крестовиной полуторного меча, а правая ладонь, широкая грубая, венозная, повелительно лежит на ее послушном животе, готовом рожать для него героев, а еще дальше, позади, вместо унылой кухни с трехрожковой пыльной люстрой, и календарем со свиньей Пепой, там между солнечными, увитыми виноградом, колоннами Ее Храма расстилался мозаичный пол, и в желобах между мозаиками сверкали тонкие ручьи свежей крови, там валялись мертвые, те, кого он убил у ворот Ее Храма, чтоб прийти и овладеть своей Богиней, и осталось совсем малое…

– Вход где выход, – прошептал он, и впервые взглянул себе в глаза.

Возможно впервые за сорок семь лет своей здешней, или уже напротив, нездешней, бестолковой нелепой жизни, он взглянул себе в глаза, увидел рваные шрамами, смуглые скулы, заросшие седеющей смолистой бородой, и блестящий надраенный шлем, и кабанью шкуру на щите за спиной…

– Вход где выход, – повторил он на языке героев, свободно читая стих, ласкающий ее тело от ее ждущего межножья до покорного горла.

Она опустила веки, что означало лишь одно – ты сделал выбор.

Тогда он выпустил на миг ее тело, легко выдернул меч, и разбил зеркало.

– Доставка тренажеров для мозжечка. Это замок принцессы Чушкиной? – звонко спросили за дверью.

– Какой в жопу замок? Дебилы! – Чушкин допил пиво, рыгнул, и сердито пихнул дверь.

И тут же об этом пожалел. На площадке стоял бородатый парень, с бабскими белыми патлами, в клетчатой юбке, кожаной безрукавке, и пронзительно-желтых кедах. За плечом у парня крест-накрест висели деревянный меч, и колчан с детскими стрелами. В руках он держал коробку с надписью "Госдеп".

– Супруга твоя, рыцаря славного, угадала из букв трех слово сложное верно! – произнес кто-то басом, – Сумрак беззакония вашего города лучом интеллекта озарив!

Чушкин попятился. Квитанцию держал глазастый, сморщенный тип, с длинными волосатыми ушами, наряженный в рваный лисий тулуп до земли. Миша Чушкин хотел сказать неприличное слово, которое произносил всякий раз, когда в телевизоре видел мужчин в юбках или шубах. Но не успел. Сморщенный алкаш необычайно быстро упер Чушкину в висящий живот горящую метровую лампу дневного света. Лампа моргала.

– Йода магистр я, – прохрипел мелкий, – А это друг Маклауд мой горец. Курьеры мы Темной воительницы Кондовой Лизы.

– Прошло всего двадцать лет, Чушкин, а ты нас забыл, – вздохнул волосатый юбочник, – Ну впрочем, к делу. Тренажер годится для всех членов семьи. Женская кнопка розовая, мужская – голубая. Присоску крепить на лоб. В машинке не стирать, мыть детским мылом.