Павел взял сверток. Он был плотным, весомым в руках, излучал холодок тайны и опасности. Сердце бешено колотилось. "Они придут". Кто? Убийцы? Те, кто устроил кошмар в квартире Саши? И что значит "то, что увидишь сквозь"? Намек на стереограмму?

Старик больше ничего не сказал. Он лишь открыл дверь и кивком показал на выход. Его лицо снова стало закрытым и недовольным, но в глазах читалась тревога.

– Спасибо, – глухо произнес Павел, крепче прижимая сверток.

Он вышел на лестничную площадку. Дверь 37 захлопнулась, замки щелкнули один за другим. Павел стоял спиной к страшной двери квартиры 49, держа в руках последнее наследие брата. Дождь стучал по крыше подъезда. Питерский холод пробирал до костей, но внутренний холод от свертка и слов старика был куда глубже. Он спустился вниз, вышел на улицу. Влажный ветер обжег лицо. Он не знал, где остановиться, что делать дальше. Он знал только одно: игра началась. Игра в ребусы закончилась смертью. А теперь началась игра на выживание. И первая фишка – тяжелый сверток с картиной и письмом – была у него в руках. Шаг сделан. Обратной дороги не было.

Сырой питерский ветер, словно назойливый попрошайка, пробирался под воротник пальто, цеплялся за брюки, насквозь пропитывая холодом. Павел стоял на тротуаре, прижимая к себе драгоценный, но жутковато тяжелый сверток, и ощущал себя абсолютно потерянным. Гул машин, голоса прохожих, плач ребенка из коляски – все это сливалось в бессмысленный, давящий шум. Питер, некогда любимый город юности, теперь казался чужим и враждебным лабиринтом, где за каждым углом таилась невидимая угроза. Слова Моисея Карловича – «Они придут. И за этим» – звенели в ушах навязчивым, ледяным эхом.

Ему нужен был угол. Убежище. Место, где можно спрятаться, осмыслить кошмар, развернуть этот проклятый сверток и понять, что же Саня доверил ему ценой своей жизни. Гостиница. Самое простое решение. Он вспомнил недорогую, но чистую «Нево» неподалеку, на Среднем проспекте Васильевского острова. Саня иногда селил там их московских родственников. Достаточно близко, чтобы быть рядом с эпицентром трагедии, и достаточно анонимно.

Дорога заняла не больше двадцати минут пешком, но каждый шаг давался с трудом. Сверток под мышкой казался раскаленным, притягивающим взгляды. Павел ловил себя на том, что нервно оглядывается: не идет ли кто за ним? Не следит ли из-за угла тот самый невидимый «Они»? Люди на улицах – студенты, спешащие домой офисные работники, бабушки с авоськами – казались подозрительными. В глазах случайного прохожего ему чудился нездоровый интерес, в замедлившем шаге таксиста – скрытое наблюдение. Паранойя? Наверное. Но после увиденного в квартире брата и слов старика она казалась единственно разумной реакцией.

«Нево» встретила его усталым полумраком холла и равнодушием дежурной администраторши. Женщина за стойкой, с начесом времен перестройки и вязаной кофтой, даже не подняла глаз от телефона.

– Есть свободный? Один, на пару ночей, – спросил Павел, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Паспорт, – буркнула она, протягивая руку, не глядя. Оформила все с привычной неспешностью, швырнула ключ-карту. – Триста семь. Третий этаж. Лифт слева.

Номер оказался крошечным, но чистым. Узкая кровать, письменный стол у окна, занавеска в мелкий цветочек, дверь в совмещенный санузел. Стандартный набор унылого гостеприимства. Павел бросил на кровать свою небольшую дорожную сумку, щелкнул замком на двери и подпер ее стулом – глупая, но психологически необходимая предосторожность. Только теперь, в относительной тишине, отгороженный от враждебного мира тонкой стеной, он позволил себе глубоко вздохнуть. Руки дрожали, когда он снял пальто и осторожно положил сверток на стол.