– Идите уже работать! – отозвался Трясогузов, резко повернув к нему голову.

– Мне сегодня попозже можно, – ответил Ильич, – а вот тебе, уважаемый, действительно пора: на часах семь утра, так что – подъем!

– Да пошли вы! – ответил толстяк и натянул на голову одеяло. Он вдруг поймал себя на мысли, что каждый новый день похож на предыдущий: он приходит с работы, к нему подваливает Ильич, начинает с ним всякие разговоры разговаривать, и он на следующее утро, с больной башкой, должен снова идти на работу. А тут Ильич подошел с самого утра и стал забивать «баки». «Это что-то новенькое», – подумал Трясогузов, и недовольно поморщился.

Трясогузов проводил взглядом удалявшегося к своей кровати Ильича, и вдруг вспомнил, что давненько не разговаривал со своим давним приятелем Ральфом Штукком. Что-то все время мешало их разговору: то работа, то какие-то заботы. «Ага, особенно как сегодня», – горько напомнил себе Трясогузов и перевернулся на другой бок, глядя, как вздымается широкая грудь Ральфа. И в этот момент ему показалось, что из этой груди раздается какой-то ненормальный свист – слишком уж громкий, чтобы быть просто сопением, если вдруг ошибочно принять одно за другое. «Интересно, он успел сходить к Могильному, или нет? Скорее всего – нет: тот уродец был занят совсем другими делами». Толстяк тут же вспомнил трясущиеся руки доктора, когда тот делал укол Королеву. Если завтра пойти к нему и спросить насчет Ральфа, что он ему ответит? Или не ходить, а поговорить с самим Ральфом, который может легко наврать, чтобы Трясогузов не лез к нему с этими неудобными вопросами?

И тут он вспомнил о странных кубиках Ильича, от которых его в прошлый раз тряхнуло так, будто он обнял столб высоковольтной линии, обмотанный оголенными проводами. «А что, если этими кубиками попробовать вылечить Ральфа?» – подумал толстяк, удивляясь, как эта идея не пришла ему в голову раньше. Вот только нужно было как-то уговорить Ильича дать эти кубики, а то, кто его знает – может он, бережет их, как семейную ценность.

С этими благими мыслями Трясогузов сполз с кровати в свое кресло и поехал к старику.

– Здоров, сосед! – сказал он веселым голосом, ставя кресло рядом с тапочками Ильича.

– В который уж раз, – буркнул обидчивым голосом Ильич, памятуя о том, как десять минут назад толстяк грубо его отшил, прогнав со стула – «вешалки» для вещей Штукка.

– Ну, ладно, не обижайтесь: меня с утра лучше вообще не трогать, – сказал Трясогузов и улыбнулся, старясь сделать это настолько по-дружески, что, наверное, малость с этим переборщил.

– А чего это ты лыбишься? – с подозрением спросил Ильич и поморщился. – Или хочешь чего?

– Как вы догадались? – удивился Трясогузов, сразу не сообразив, что нужно было сдержаться, чтобы не показывать виду, что ему действительно кое-что нужно от старика.

– Ну, я же не мальчик, в конце концов, хотя… – Ильич сделал многозначительную паузу, и поболтал кистью в воздухе, словно стряхивая с нее слишком тугой ремешок часов, которых у него не было.

– Да, вы правы, – не стал больше юлить Трясогузов, – дело у меня к вам на сто рублей.

– Чего-то дешевенькое какое-то дельце, не находишь?

– Ну, уж какое есть.

– Чего надо, говори скорей, а то мне на работу еще идти, в отличие от некоторых, – Ильич не сводил глаз с толстяка, прозрачно намекая, что тот слишком подзадержался в комнате отдыха.

Трясогузов не знал, как начать. В голове он уже несколько раз прокрутил свою просьбу, и было это просто и быстро. Но сейчас, глядя на сидевшего перед ним Ильича, он вдруг чего-то испугался. Испугался, что тот откажет ему в просьбе, в которой не было ничего необычного; испугался, что этот старик-юноша посмеется над ним и напрочь закроется от Трясогузова; испугался, что вся эта затея с кубиками – пустой вздор, и он сам будет потом себя ругать за то, что осмелился предположить, что какие-то куски железа способны вылечить его друга…