На обложке книги – две фотографии Египетского зала ГМИИ имени А. С. Пушкина, специально спроектированного архитектором Р. И. Клейном и расписанного И. И. Нивинским, когда стало известно, что в еще строящийся университетский музей попадет коллекция древностей В. С. Голенищева. Ныне сам зал является не только чарующим обрамлением экспозиции, но и наилучшей «охранной грамотой» коллекции. Первая фотография относится к началу истории музея, когда именно древнеегипетская коллекция стала первым значительным собранием подлинников (музей планировался профессором И. В. Цветаевым как учебный). Автором первой экспозиции был профессор Санкт-Петербургского университета, основатель отечественной школы древнего востоковедения Б. А. Тураев (1868–1920), памяти которого и посвящена эта книга. Вторая фотография сделана столетием спустя, во времена создания современной экспозиции Египетского зала (Фото О. В. Томашевич, 2012 г.): обновленный зал ждет возвращения своих сокровищ. Еще лежит на полу лестница, виден монтажный скотч, но на потолке сияют золотые звезды – так же, как было в святилищах, и на посетителей с балки благосклонно взирают лики богини Хатхор, покровительницы любви, красоты, покойных (в Египте без этого никак) и находящихся вне родины египтян, а стало быть, и созданных их руками памятников.
Со времени описанных в книге событий прошел век, и мы опять в эпохе перемен, когда так важно и ценно иметь возможность всмотреться в лица наших недавних научных предшественников, наших сегодняшних коллег и учеников, и в лики музейных древних статуй. И надеяться увидеть дающую светлую надежду улыбку Сфинкса.
Заслуженный преподаватель Московского университета
О.В. Томашевич
Глава 1. Хроника одной жизни. О В.М. Викентьеве
1.1. Московская судьба: учеба, работа в музее и увлечение антропософией
Жизнь русского египтолога Владимира Михайловича Викентьева почти поровну разделена между двумя странами – Россией и Египтом. В 1922 г., когда ему было 40 лет, он добился командировки за границу «для научной работы», а в 1926 г. остался в Каире, где прожил довольно долго – до 1960 г. На родине его не предавали проклятиям как невозвращенца – его просто забыли, точнее – «замолчали»[4]. А он был личностью весьма неординарной – даже на фоне других удивительных представителей редкого вида homo aegyptologicus. Трудно сказать, насколько органично в нем сочетались (или жестоко боролись?) очень разные качества, доставляя, наверняка не только радость, но и терзания их обладателю. Благодаря своим талантам и работоспособности он, родившийся в маленьком провинциальном городке, идеально вписывался в круг столичной интеллигенции начала ХХ в., благодаря которому в русской культуре появилось понятие «Серебряный век» (при этом, что довольно типично для России, по своему рождению и происхождению он к этому кругу не принадлежал и влился в него именно потому, что был незауряден и устремлен к знаниям). Случайно он был с юности знаком с некоторыми значимыми фигурами этого культурного феномена, но неслучайно отдельные из этих дружеских связей развились и расширились. Поцелованный музами живописи и литературы, он устраивал в московской квартире художественные выставки (причем его работы на «Выставке 7» в 1915 г. считались лучшими[5]), увлекался поэзией, организовал литературный журнал в Политехническом институте, а в Каире писал новеллы и даже роман «Хроника одной жизни»[6]. Ярко проявлявшаяся в нем склонность к мистицизму и романтике не мешала ему – уже в советской России – быть энергичным и трезвомыслящим музейным деятелем, организатором различных научных и ненаучных обществ и добиваться на этих путях административных побед в честь своих непомерных амбиций. При абсолютнейшем равнодушии к коммунистическим идеям он легко и быстро научился использовать правильные слова и прекрасно вписался в тот революционный подъем культуры, который наблюдался при падении власти незадачливого «хозяина земли русской» Николая II.