– Было бы лучше, если бы наоборот?

– Есть весьма приличные, красивые, прекрасные здания, – не реагирует она на мой сарказм. – Они, конечно, требуют ремонта и вложений, но я считаю это несравнимо меньше, чем последствия, которые могут повлечь случаи с побочными эффектами от ERA.

У Жаклин есть дурацкая особенность начинать мысль не с начала, а с плохого. Сама мысль может быть вполне собранная, но не её вербальная часть. Такие речевые особенности порой делали невозможным понять её. Я решаю прикинуться дураком, так как любое недопонимание сейчас может сыграть против меня. Чтобы избежать манипуляций, я переспрашиваю:

– Прости, я не совсем понимаю, что ты предлагаешь. При чём тут психиатрические лечебницы?

– Мы можем использовать их для несчастных.

Под несчастных в моей ситуации попадают все клиенты: и больные, и здоровые.

– Случаи участились, и больше нельзя это скрывать. – Она продолжает ходить вокруг да около, но я не сдаюсь:

– Конкретнее, Жаклин, пожалуйста. Какой проект ты хочешь предложить?

– Реабилитационный центр, – наконец выдыхает она. – Мы создадим условия для содержания и лечения этих людей.

– Да, но их не так много. И к тому же, сделав это, мы признаем, что причиной их недугов стал ERA, а это не совсем так.

– Совершенно необязательно. Во-первых, можно сделать всё не явно. Твоя компания может спонсировать любую психиатрическую клинику, а моя задача – направить туда нужных людей и назначить им терапию.

– Ты даже не знаешь, от чего их лечить.

– Все известные случаи имеют похожие черты, и я начала их изучать.

– Все?.. – Я вспомнил слова Марка о том, что потерпевшие как раз, наоборот, жалуются на разное.

– Двое моих клиентов заявили, что принимали препарат, и ещё несколько не являются клиентами, но я познакомилась с ними в клиниках.

Почти каждая фраза Жаклин вызывает минимум два вопроса, а мне приходится выбирать один, самый важный. Её приёмы заставляют меня окончательно расчехлить комплект былых эмоций. Я начинаю раздражаться и видеть всё больше морщин на лице Жаклин.

– К тебе ходят люди, которые жалуются на наш препарат, и ты только сейчас об этом сообщаешь? – Мне вдруг стало совершенно неудобно сидеть в кресле, и я заёрзал.

– До этого момента они просили не сообщать. Это врачебная тайна. И жалуются они не на препарат, а на своё состояние.

– Ясно. А когда они жаловались, они знали, кто ты?

– В каком смысле?

– Они знают, что ты участвовала в проекте и не можешь заниматься терапией по этому вопросу?

– Я не считаю себя причастной напрямую. К тому же считаю, что должна помогать людям и не важно, каким образом.

– По-моему, ты сама себя запутала. – Я не уверен, что хотел сказать именно это, и лишь оформил в слова возмущение.

– Я хочу помочь вам и им, это всё. Ренс, ты стал слишком подозрителен.

– У меня появилась ответственность. И моя «подозрительность» помогает мне не обращать внимания на всяких идиотов и не скатываться в беспочвенные подозрения и теории. – Конечно же, я слукавил: именно беспочвенными подозрениями и теориями я и занимаюсь последние пару недель.

– Ты не о том думаешь. Важно лишь то, что я хочу помочь и предлагаю решение. Давай попробуем, пожалуйста.

Я встаю из-за стола и иду к окну. Помимо соседнего здания, видно серое небо и кусок города с машинами. Что-то в этой истории не клеится. С чего вдруг Жаклин из-за пары пустых жалоб выдумывать целый реабилитационный центр? Но, может быть, и правда я стал слишком подозрителен – все эти пустые разговоры вокруг совсем меня доконали, а это станет шагом вперёд. Почему я так враждебен к ней? Мы действительно ничего не потеряем, в худшем случае отдадим деньги на благотворительность. Жаклин хоть и не умеет читать мысли, но прекрасно знает, о чём я сейчас думаю, поэтому молча ждёт. Через минуту я возвращаюсь к столу и продолжаю: