Так я пролежал до будильника, а потом, как обычно кукожась от утреннего холода, отправился к машине, сдвинул дворниками росу с лобового стекла и поехал в офис – наблюдать за тем, как вокруг меня всё происходит.

До встречи с Жаклин полтора часа. Сидя в кабинете после очередного бестолкового совещания, я пытаюсь угадать, о чём же она хочет поговорить. Не люблю сюрпризы.

Я знаю Жаклин де Конинг десять лет. Сначала она работала педагогом и психотерапевтом, но большую часть времени курировала молодёжные проекты – внедряла всякие инструменты в культурные обучающие программы для неблагополучных подростков и инвалидов. И тогда её очень заинтересовали наши с Брайаном разработки, мои наблюдения и всё, чем мы были увлечены. Последний раз, когда мы виделись с Жаклин, она занималась частной практикой и с подростками уже не работала.

Мы познакомились в буфете «Синерамы». Она привела на фильм «Беспечный ездок» группу ребят, но они сидели поодаль, и казалось, что она одна. Я наблюдал за ней, а затем спросил, на кого она оглядывалась весь фильм. Это был первый случай, когда я решился перевести «близкий контакт третьей степени» в непосредственный. Она понравилась мне как женщина или, скорее, как старшая сестра. Была в ней какая-то надёжность и обстоятельность. Мне нравилось, как заботливо она рассказывает про подопечных, нравилось, как завязывает шёлковый шарф вокруг шеи и как перебирает крошечное зеркальце в руках, пока думает, – словно фишку казино. Тогда она казалась подходящим вариантом, чтобы вывести мои наблюдения в свет и как-то применить. Наше знакомство и праздный интерес друг к другу перерос в работу, суть которой, в двух словах, была в том, чтобы у людей с нарушением, например, зрения генерировать переживания, близкие к тем, которые получают люди при просмотре кино или других визуальных произведений. Для людей с нарушением слуха то же самое предполагалось с целью генерации эмоций от прослушивания музыки и так далее.

У нас начало получаться, и мы были на финишной прямой к тому, чтобы перевести наш проект из чисто теоретического в экспериментальный. Но это требовало вложений, и Жаклин подалась на грант, который так и не смогла выиграть. В целом проект был весьма сложен, так как приходилось работать с каждым испытуемым индивидуально – длительные и трудоёмкие тесты, анализы и горы данных, описывающих эмоциональное состояние лишь одного человека в определённый момент времени.

Однажды Брайан решил, что нужно не просто добиться специфической и индивидуальной эмоции от чего-либо, а дать возможность реально увидеть и предоставить испытуемым выбор, какие эмоции почувствовать. Позже выяснилось, что именно эти смелые фантазии и напугали Жаклин. Нам же это безумием не казалось, и мы продолжали работать, но, убедившись в том, что с настоящим мы не справляемся, переключились на прошлое. Жаклин эту идею считала глупой: зачем менять то, что уже прошло? Мы с Брайаном думали иначе.

Мы собирались расширить возможности методики – научиться вызывать эмоции по целому комплексу причин. Это могли быть не просто картины из музея Бойманса или концерты Баха, а полноценные жизненные ситуации, большие массивы переживаний. И задача состояла не в том, чтобы заново воспроизвести эмоцию, – это было промежуточным этапом. Задача состояла в том, чтобы пережитую эмоцию скорректировать и зафиксировать в нужном виде в памяти. Чтобы опробовать методику, нам нужен был живой человек, ведь субъективную эмоциональную реакцию могло описать лишь существо, обладающее языком и абстрактным мышлением, чем не могли похвастаться мыши и кролики. Наши эксперименты и фантазии порой были так смелы, что это вконец напугало Жаклин, и однажды наши пути разошлись. Сейчас, спустя годы, я почти уверен, что история с грантом имела иной финал, но Жаклин решила оградить от нас своих подопечных, так как мы зашли слишком далеко.