Кажется, я пропустил самое начало, и публика уже заметно весела.

Я допиваю бокал шампанского и решаю пройтись по экспозиции. Как я помню из описания, тут представлены работы как конца 20-х годов, так и нашего времени, и надо сказать, различие заметно, причём почти всегда не в пользу последних. Кажется, актуальность повестки для них не столь остра. Но о чём я могу судить? Тем не менее меня заинтересовывают три работы. Они представляют собой угловатые коллажи, отдельные кусочки которых пугающе реалистичны, словно вырезаны из фотографий, но если присмотреться, лица на фотографиях неестественно искажены, имеют странный оттенок кожи, весьма трагичны и болезненны. Остальные составляющие вырезаны из цветной бумаги либо из бумаги, облитой краской или чем-то измазанной. Некоторые очертания грубо напоминают кошек и собак, кресты, здания и части тел. В работах остальных художников также прослеживается наивность, тревожность, анатомия и ломаность. Вообще, это модернистская выставка, а в модернизме всегда сложно отличить настоящие шедевры от барахла. Больше всего в такие моменты я боюсь, что ко мне кто-то подойдёт и спросит, что я думаю.

Я наконец вижу Джейн. Когда она говорила, что ей нужно переодеться, она скромничала. На ней сине-фиолетовый двубортный пиджак и широкие бархатные брюки изумрудного цвета, ярко-розовый берет с крошечным белым пером, а также сапоги на толстом высоком каблуке. На левом лацкане клетчатого пиджака крупная золотистая брошь с двумя кошками. Во всём этом, очевидно, есть отсылка к афроамериканским революционерам.

– Недавно приехал? – Джейн приходится говорить громко, поэтому её привычная манера акцентов и пауз на время ушла. Она приятно пьяна и суетлива. Я люблю такое её состояние.

– Полчаса назад.

– С кем-нибудь успел познакомиться?

– Нет. Все эти люди – твои друзья?

– Почти никто. – Джейн забавно улыбается и смотрит исподлобья мне в глаза, затем подаёт знак, что хочет что-то сказать на ухо. Это несложно: на этих каблуках она с меня ростом, что меня весьма будоражит. – Для меня загадка, почему они сюда приходят. Знаешь, больше половины из них совершенно не разбираются ни в чём и не знают ни про какой Гарлем.

– Как и я, они пришли посмотреть на тебя.

– Тебе тут кто-нибудь нравится? – Джейн реагирует на комплимент и вполне однозначно приближается.

– В каком смысле?

– В обычном смысле – нравится кто-нибудь из людей?

– Имеешь в виду их наряды?

– Ренс, не придуривайся. Кажется, вон та парочка ничего, – Джейн показывает на высокую худую темнокожую девицу лет двадцати пяти и рослого брюнета, похожего на француза.

– Ты знаешь их?

– Нет, но если хочешь – познакомимся. В них есть что-то притягательное, я бы провела с ними время.

– Думаешь, они пришли сюда ради искусства?

– Не думаю, посмотри, как она хороша. Посмотри, какая у неё гладкая и матовая кожа. Кажется, они полны жизненной силы и жажды нового, и, возможно, мы бы им понравились. Как считаешь? – Джейн, не дождавшись моего ответа, смотрит куда-то позади меня: её кто-то позвал. В ответ она махнула рукой и принялась жестикулировать.

Пока она отвлечена, я пробую лацкан её пиджака на шелковистость, цепляясь пальцами за блестящую брошь. Забираюсь выше на плечо, высвобождаю волосы из-под ворота пиджака и прячу за ними появившиеся ценные уши, украшенные серьгами в форме крошечных виноградных гроздей.

– Я считаю, ты тоже хороша, и мне нравится твой румянец. – Я приближаюсь и целую Джейн в скулу.

– Хочешь, и ты покраснеешь? – Она протискивает два пальца в передний карман моих джинсов и притягивает к себе. Я заметно смущаюсь.