Она задумалась, затушила сигарету и выбросила ее в урну.

«Не сейчас».

Особняк в центре. Небольшая ограда – скорее для красоты, чем для защиты. Звонок. Два требовательных нажатия.

– Дорогая… это ты?

Дверь приоткрылась на пару дюймов. Клементина выдохнула, натянула фальшивую улыбку и шагнула внутрь – словно не к матери приехала, а на прием, в свете софитов.

Мать обнимает с порога – легко, уверенно, с той теплотой, с какой встречают птенца, вдруг решившего вернуться в гнездо. Она вдыхает воздух, прикрывает глаза, но тут же морщится и отстраняется.

– Что за гадость ты на себя вылила?

«Ну вот какого ответа она ждет? Может, перевести все в шутку?»

– Так пахнет большой город: капля амбиций, щепотка пренебрежения и ведро грязной самоуверенности.

Мать закатывает глаза, качает головой – актриса в трагикомедии.

– Аромат лилий и внимание дочери мне как-то больше по душе. И волосы зачем-то перекрасила.

Пауза.

– Ладно, проходи. Все уже собрались, ждали только тебя.

«Да неужели?»

Гостиная. Убранство в стиле люкс старперов-миллиардеров. Дневной свет приглушен. Бархатные темно-зеленые шторы закрывают окна. На каминной полке фамильное серебро и позолоченные рамки с фотографиями «идеальной семьи».

Гости разбились на группы по интересам.

«Что там сейчас модно у пропахших нафталином толстосумов? Ничего нового: Сейшелы, дизайн шале и последний винтажный „Астон Мартин“».

Глоток шампанского.

«Нужно как-то пережить этот вечер. Все хорошо. Просто будь собой».

Сливаюсь с обстановкой в углу. Стараюсь не встречаться глазами с родственниками. Справа – рояль Steinway & Sons. Слева – Джон Блэквуд в лакированной дубовой раме.

Видение на краю сознания: самогон, перегар, пот, звон разбивающегося стекла.

Мотнула головой.

«Пошли на **р, демоны».

– Привет! Скукотища, да? – рядом материализуется блондинка с невыразительным лицом и фужером вина.

«Двоюродная? Троюродная? По**р, эти куклы все на одно лицо – просто массовка».

– Э-э-э… Катрин?

– Кэтрин, – поправляет та с укоризной, но с улыбкой. – Ты снова забыла? А ведь в детстве мы часто приезжали сюда к вам в гости, помнишь?

Глоток шампанского.

«Может, отстанет?»

– Ага, конечно.

«Ща блевану от этой приторной любезности».

Как назло, тетушка, мать куклы, смотрит на меня.

– О, милая, ты все же приехала! А я всем говорила: сегодня мы услышим «Саммертайм»!

Голос ее прозвучал так, будто она объявила выступление Queen на Уэмбли. Разговоры смолкли. Все смотрят на меня.

«Черт. Этого еще не хватало».

– Дорогая, сыграй, – мать выводит крупную артиллерию: щурится, улыбается, будто уговаривает встать на стульчик и прочитать стишок.

«Так. Кислая мина. Поехали».

– О, простите… Долгое отсутствие практики. Да и к тому же я потянула запястье. Думаю, после моего исполнения Гершвин перевернется в гробу и потребует сатисфакции.

Тетушка разочарованно отводит взгляд.

«Ну прям ребенок, которому не подарили щеночка».

Подходит мать.

– Ну раз с Гершвином не вышло, может, хоть с закусками справишься? Запястье не помешает?

«Черт. Сейчас опять начнется получасовая лекция про семейные ценности».

Поднимаюсь. На кухню – как на каторгу. Внутри стерильная чистота: белая столешница, сверкающая плитка и набор ножей Tojiro, которые выглядят так, будто ими ни разу не резали ничего серьезнее лайма для джина с тоником.

Беру канапе, раскладываю на блюде.

«Слишком долгая пауза. Не к добру».

– Я тебя не узнаю. Ты изменилась, – голос матери тихий, отчужденный.

«Ага. Зато ты мать года».