– Спасибо, Ахмет.

Сверху послышалось лишь одно недовольное удаляющееся бурчание. Пашка уже отметил, что словоохотливый в первые дни Ахмет все последнее время мрачно отмалчивается, даже избегает своих пленных.

Неподалеку хрипловатый голос позвал Ахмета. Это он кашлял, обладатель этого голоса. Значит, наверняка поблизости есть пост. Либо сделали его на то время, пока кто-то сидит в зиндане. Чтобы глупые русские свиньи не вздумали выкарабкаться оттуда. Пашка снова глянул наверх, на сужающиеся кверху отвесные стены и хмыкнул.

Тем временем Виталя уже развернул тряпку. Там оказались две лепешки и две средних размеров луковицы.

– Ух, блин! – Виталя и не скрывал своей радости, – живем, блин…

Быстро очистив от верхних шелушек одну из них, тут же съел целую, кусая, как яблоко.

– Как ты думаешь, это теперь всегда так будет? – спросил он у Пашки, сочно хрустя луковицей и пришмыгивая при этом разбитым носом.

– Что будет? – не понял сразу Пашка.

– Ну, кормить вот. И не делать ничего…

– Вряд ли, – Пашка пожал плечами, – мне вообще все это дико не нравится, если честно. Вместо того, чтобы нас просто грохнуть, они нас откармливают. Подозрительно это.

Виталя заметно погрустнел, даже жевать стал чуть медленнее.

– Жаль. Хотя, конечно, хрен его знает, что там дальше… Ты как думаешь?

– Наверное, все-таки подкормят для товарного вида и продадут в рабство. Чего им деньги терять, – Пашку даже передернуло от такой перспективы, – дикость какая-то. Лучше бы сразу пристрелили. А может, еще чего придумали…

Тут он угрюмо замолчал, отламывая от своей лепешки маленькие кусочки. Отправляя их в рот, медленно-медленно жевал, наслаждаясь вкусом живого хлеба.

– А что… придумали? – испуганно насторожился Виталя.

– Да я волоку, что ли? – огрызнулся Пашка, – откуда я знаю, что у этих чертей на уме. Дают вон жрать, вот и жри.

– Не хочу в рабство, – заявил Виталя, грызя свой лаваш.

– А куда ты хочешь – домой? – язвительно поинтересовался у него Пашка.

– Домой точно нельзя, там за Прапора как пить дать расстреляют, и фиг ты докажешь, что он пидар был конченый, – начал рассуждать, не забывая о лепешке, – вот и получается, что к своим нельзя, домой нельзя, в рабство закабалиться неохота… Что остается?.. Или сдохнуть, или здесь остаться. Сдохнуть тоже неохота.

Пашка поперхнулся очередным куском.

– То есть как это – остаться? – промямлил он, переваливая во рту непрожеванную лепешку.

– Ну, значит, здесь остаться, с этими уродами, попроситься к ним в отряд, – начал объяснять Виталя, умяв ужин и оглаживая себя по ставшему теплым втянутому животу, – а потом видно будет.

Резиновая лепешка все никак не хотела прожевываться. По частям немало ходило историй от перешедших на сторону боевиков солдат, попавших в плен. Правда, достоверного факта Пашка ни одного не знал. Одного бывшего пленного даже видел, его домой отправляли. Нормальный пацан, его обменяли вроде на кого-то из «чехов». Говорил, что в плену хорошо обращались, потом отпустили легко, не били, ничего. Смутная история. Пашка тогда при разговоре не вдавался в подробности, но все это показалось ему странным, что ли. О боевиках он знал немного, но ничего хорошего – это точно. Хотел промолчать, но не удержался:

– А ты в курсе, что для этого надо будет делать?

Виталя нетерпеливо махнул рукой. Цепь тонко звякнула.

– Да какая разница, Паха? Что этих стреляли, что тех будем стрелять – мало, что ли, у тебя на руках этих убитых? Я слыхал, вы в Грозном херачили по своим по ошибке вместо чеченов, и не один раз, наверное. Не прикидывайся, у тебя мертвяков больше, чем у всех вместе взятых, кого эти черти видели за свою жизнь.