– Дяденьки, возьмите меня с собой! Я хоро-оший солдат! Дисциплинированный…

Пашка сидел, мрачно поглядывая на сошедшего с ума товарища. Ему уже доводилось наблюдать, как сходят с ума, и сидеть с еще одним таким в этой яме не прельщало. Пожилой чеченец с отвисшей нижней губой и придурковатым взглядом потребовал на корявом русском:

– Заткнись, – повел автоматом, – убью.

– Тебе нельзя, – заливался Виталя, – это только Султан может, а тебе, псу рядовому, нельзя. Зови Султана, гондон! – неожиданно рассвирепел он, – я с вами остаюсь, это дело решенное, и вообще – я с детства мусульманин. Да! Гони автомат…

Охранник наверху тоже порядком разозлился. Переложив автомат в левую руку, правой начал подбирать камни с земли и метать их вниз, целя в Виталю. Разошелся не на шутку. Пашке пришлось забиться к стене и закрыть голову руками. Хотя он и был тут совершенно ни при чем, но то и дело сверху больно щелкал пущенный охранником земляной ком или небольшой камень. Один черканул обжигающе по разодранной при обстреле щеке, и снова он почувствовал стекающую по лицу струйку.

Виталя поначалу не обращал внимания на летящие в него камни, не переставая просить чеченца взять его к ним в отряд, умолял, угрожал. Уже несколько раз камни попадали в него, коротко и неровно остриженные волосы просочились кровью. Только тогда он начал уворачиваться, и через некоторое время наконец взмолился:

– Все, хватит. Не кидайся, – и замолчал.

Раскрасневшийся охранник метнул в него еще один земляной жесткий булыжник и на этом прекратил экзекуцию, тяжело переводя дыхание. Годы не те, язвительно заметил про себя Пашка, утираясь ладонью. Был бы этот солдатишка покрепче, ты бы первым пощады запросил, чурка стоеросовая.

Виталя, жалобно поскуливая, забился к стене, размазывая кровь по голове.

Чеченец хищно глянул вниз, сказал злобно:

– Ащендее тен дал!*– сплюнул, добавил по-русски, – убью, сука…

И отошел от зиндана, закинув автомат на ремень.

Некоторое время сидели молча. Пашка оттерся, стряхнул грязь и поднял с земли осыпанный крошками сверток. В него переложил свою луковицу и аккуратно завернул снова. Теперь еще запасец есть, не пропадем. Мало ли, утром забудут, так голодными не останемся. Поколебался немного, искоса глядя на плачущего Виталю.

– Мой лук хочешь съесть?

– Не, не хочу.

Виталя отвернулся. Спустя минуту ответил тихо:

– Спасибо…

– Ты это… завязывай ныть, – Пашка положил сверток под стену, – дальше видно будет, что да как… Может, еще сбежать удастся.

– Ты что – заболел? – Виталя поднял грязное лицо от колен и взглянул на Пашку почти сочувственно. Глаза были уже нормальными, несмотря на размазанную по лицу кровь, – куда сбежать-то? И зачем? Кто нас ждет теперь, ты хоть думаешь об этом?..

Да, Пашка думал об этом. Знал, что если их отыщут, то так просто отвертеться не удастся. Пойдут оба выживших под трибунал, как миленькие. Наверное, засадят на много-много лет. А может, и расстреляют, что вполне вероятно, там же на месте, чтобы другим неповадно было. Чтобы все знали…

Бежать действительно было некуда. Домой ведь не пойдешь, это бессмысленно, захомутают либо по дороге, не доедешь, либо уже дома, при матери. Причинять ей лишнюю боль он не хотел, не имел права. Уж лучше так, уехал – и все, с концами, нечего ей душу травить. Пашка-Пашка, что же ты сделал? Как так получилось?..

Он схватился мучительно за голову. Куда бежать-то?

Надолго задумался, сосредоточенно глядя в землю. Наверху только начало смеркаться, а в яме уже было не разглядеть черты лица сидящего напротив. Сколько Пашка не напрягал мозги, просвета не было. Яма она и есть яма.