– Доказательства моих слов тебе очень скоро будут предоставлены. Или, быть может, ты хотел, чтобы я прямо здесь, в парке, отстрелил тебе… ну, скажем, ухо? На глазах у всего родильного отделения? – качнул он головой в сторону другого корпуса. – Уже очень скоро ты убедишься, что я слов на ветер не бросаю.

– Вы что, убить меня угрожаете? – рассмеялся я в лицо ему – старому, слабосильному. Но вышло у меня скорее нервно, чем насмешливо.

Он повертел в руках шляпу, смерил меня оценивающим взглядом, будто покупал, и разве в рот не заглянул – проверить зубы.

– Ты, парень, умираешь каждый день, начиная с двенадцати лет. Но я лучше расскажу о том, как ты будешь умирать преждевременной смертью. Представь: уже на скоряке тебя интубируют, подключат к аппарату искусственной вентиляции легких. В стационаре к нему добавится увлажнитель дыхательных смесей, насосы – инфузионный и перистальтический ротационный. Аппараты станут поддерживать в тебе жизнь искусственно, даже насильно. Тело твое, что уже занесло ногу над порогом в мир иной, облепят датчиками электрокардиографа, поставят катетеры в уретру и кишечник. Ты станешь мумией – целенький, хорошо сохранившийся, но не вполне живой. Будешь исторгнут обоими мирами, станешь изгоем вдвойне: ни с живыми, ни с мертвыми – с аппаратами. Я могу гарантировать тебе такое будущее и хочу спросить: станешь ли ты в подобной ситуации препираться, как теперь со мной? Когда реаниматолог, которому ты не друг, не брат, будет держать твою жизнь в руках, как электроды дефибриллятора, и решать: тянуть тебя дальше или утопить?

Он, как удав, гипнотизировал меня. Не покупал, но ждал, когда я сам куплюсь на его болтовню. Я все смотрел, завороженный, слов не находил сказать ему, что он помешанный, и сил не находил, чтобы подняться и уйти.

– Подумай, – продолжал мой странный, страшный собеседник, – ну откуда у тебя, вчерашнего детдомовца, вдруг нашлись деньги на квартиру? Да еще в самом центре города? Когда твой потолок – это угол в общежитии, – захихикал он над собственным каламбуром. А мне вмиг стало не до смеха.

Еще на первом курсе института я нашел работу – муторную и тяжелую, но высокооплачиваемую. Вкалывал без отпусков, заживо схоронил себя в долговой яме, потеряв несколько лет жизни и личную жизнь – целиком. Поэтому теперь, ютясь на собственных квадратных метрах, но все так же в четырех стенах, я знал, какая чаша весов тяжелее – приобретения или потери. Я мог ответить на его вопрос о деньгах. Но отчего-то медлил отвечать. Как не хотел и спрашивать, откуда собеседнику известно обо мне столь многое.

– Черт побери! – воскликнул я. – Хотя бы назовите имя. Кто он, этот ваш должник?

– Я же сказал: он скоро выйдет с тобой на связь. А ты, как только встретишься с ним, свяжешься со мной. Всего и дел-то.

Говоря так, он достал из нагрудного кармана визитку и сунул ее мне. На прямоугольнике бумаги значился только номер телефона, никаких имен.

– Не беспокойся, парень, друг твой никуда не денется, ты ему нужен, очень нужен. Ты – его последняя надежда. Хотя, видит Бог, такого ненадежного, как ты, оплота для надежд свет не видывал. Смотри не потеряй, – кивнул он на визитку. – А то хуже будет. И вот еще что…

С этими словами он приблизился и зашептал мне в самое ухо – с присвистом, с придыханием, брызжа слюной, и я с омерзением отстранился, но старик снова вцепился в мой рукав и принудил выслушать речь до конца. Затем поднялся, отсалютовал мне и заковылял по аллее к зданию военно-полевой хирургии, где вскоре исчез в дверях.

Я повертел в руках визитку. Разорвал пополам, выбросил в урну и сплюнул в сердцах. В правдоподобность происшедшего не верилось. Весь эпизод был инсценирован из рук вон плохо: сквозь листву просвечивало солнце, воробьи чирикали. Ни драматической музыки за кадром, ни сгущения теней – в кадре. Непомерной казалась пропасть между жизнью, той, что видел я вокруг себя, и смертью, о которой говорил мне человек, назвавшийся именем Гарри. Я осмотрелся, прислушался. О, нет, все оставалось прежним, да не все: не таким ярким стало небо, не такими звонкими голоса прохожих, доносившиеся из-за ограды парка, не такими духовитыми запахи. В душу мою упало зерно страха, и тотчас же проклюнулось, пустило корни. Скоро прорастет, сожмет ветвями-щупальцами сердце, и станет из надпочечников, как сок, выдавливать адреналин. Без беды я пришел сюда, но на беду.