Стас прислонился к стене, глядя на тёмные волны, бьющиеся о берег через дорогу. Море было единственным, что не менялось. Оно было здесь, когда Вера открыла "Прилив" сорок лет назад, когда он, маленький, бегал между столами, и будет здесь, когда ресторан исчезнет. Он подумал о бабушке, о её смехе, о том, как она гладила его по голове, говоря: Готовь с любовью, Стасик, и всё будет хорошо. Но любовь не платила по счетам.

Он вернулся внутрь, запер дверь и включил свет на кухне. Кастрюля с рагу всё ещё стояла на плите, остывшая, но всё ещё пахнущая домом. Стас взял ложку, попробовал ещё раз. Теперь вкус был ближе к тому, что он помнил. Может, дело было в орегано. Или в том, что кто-то – пусть даже чужак – оценил его работу.

Визитка Дэфне лежала на стойке, белея в тусклом свете лампы. Стас взял её, покрутил в пальцах. Он не собирался звонить. Но выбросить её тоже не смог. Вместо этого он сунул визитку в ящик кассы, рядом с пожелтевшими рецептами Веры, и выключил свет.

На улице ветер нёс запах соли и надвигающегося дождя. Стас поднял воротник куртки и пошёл домой, не оглядываясь на "Прилив". Завтра будет новый день, новые счета, новые пустые столы. Но где-то в глубине его сознания, как далёкий маяк, мелькнула мысль о Дэфне – её улыбке, её словах, её любопытных глазах. Он отмахнулся от этого, но огонёк не гас.

Глава 2 – Соль и перец

Утро в Солнечном начиналось с моря. Волны лениво накатывали на каменный берег, их шёпот сливался с резкими криками чаек, круживших над рыбацкими лодками, покачивающимися у горизонта. Дэфне стояла на набережной, её длинная чёрная коса колыхалась на солёном ветру, а пальцы теребили ремешок кожаной сумки, висевшей на плече. Она приехала в этот прибрежный городок три дня назад, чтобы написать статью о местной кухне для журнала "Вкус жизни", но уже чувствовала, как Солнечный проникает под кожу – его влажный воздух, пропитанный солью, его неспешный ритм, его запахи, будившие воспоминания. Утренний рынок, раскинувшийся вдоль набережной, гудел, как живой организм: торговцы выкрикивали цены на свежую скумбрию, корзины с блестящими мидиями и крабами, а пожилые женщины в цветастых платках спорили о качестве укропа и петрушки. Дэфне вдохнула, уловив аромат копчёной рыбы, горячих пирожков и чего-то пряного – может, сушёного орегано или тимьяна, – и её желудок напомнил, что завтрак в гостинице ограничился чашкой чёрного кофе и ломтиком хлеба.

Она остановилась у лотка, где пожилая женщина с добрыми глазами продавала баночки с домашними соусами. Одна из этикеток гласила "Аджика", и Дэфне невольно улыбнулась, вспомнив, как её бабушка, Айше, готовила похожую смесь из перцев, чеснока и трав в их стамбульской квартире, когда Дэфне была ребёнком. Айше всегда добавляла щепотку сумаха, чтобы придать соусу лёгкую кислинку, и учила её, что еда – это мост между людьми, между прошлым и настоящим. Дэфне купила баночку, сунув её в сумку, и её пальцы задержались на шершавой поверхности стекла. Она редко думала о своих турецких корнях, живя в столице, где её карьера журналиста затмевала всё остальное, но здесь, в Солнечном, воспоминания о бабушкиной кухне – о запахе мяты, о липком вкусе баклавы, о тёплых вечерах за большим столом – всплывали с неожиданной силой.

Дэфне достала блокнот, пробежав глазами заметки, сделанные вчера. Ресторан "Прилив". Стас, повар. Рагу из морепродуктов – лучшее, что пробовала на побережье. История, которую нужно рассказать. Но её мысли вертелись не только вокруг статьи. Рагу Стаса, густое, с глубоким вкусом томатов, чеснока и морепродуктов, было больше, чем просто блюдом; оно было историей, пропитанной солью этого моря, теплом чьих-то рук. Она пробовала еду в трёх других ресторанах городка – модном кафе с поке, рыбной таверне, семейной пекарне, – но ни одно блюдо не могло сравниться. И, если быть честной, её тянуло обратно не только из-за рагу. Было что-то в этом Стасе – в его резком голосе, в усталых серых глазах, в том, как он смотрел на неё, словно она была одновременно проблемой и загадкой, которую он не хотел разгадывать. Дэфне покачала головой, отгоняя мысли, и свернула с набережной на улицу Прибрежную, где стоял "Прилив".