Глеб безэмоционально, чуть склонив голову, смотрит на меня.

— Не вижу в этом проблемы, — пожимает плечами. — И какое отношение, с кем я сплю, имеет к просьбе моей матери?

Воздух застревает в груди. Я неверяще смотрю на еще-то мужа. Внутренности скручивает в тугой жгут, а потом резко отпускает, когда уходит последняя надежда. Словно нить, все еще связывающая нас, обрывается. Выдыхаю. Медленно поднимаюсь, не чувствуя ног.

— Знаешь, — заправляю волосы за ухо, прежде чем засунуть руки в карманы брюк, чтобы скрыть дрожь. — Всего на секунду у меня промелькнула мысль «может, стоит дать шанс». Но ты… и Лика… Сложно было найти другую любовницу? Она же моя… была моей лучшей подругой, — сгладываю, чувствуя, что слабость волной проносится по телу.

Слезы снова подступают к глазам. Сдерживаю их. Из последних сил.

Глеб молчит. Сверлит меня взглядом, будто пытается пробраться ко мне в голову. Не даю ему этой возможности.

— Прощай Глеб, — судорожно вдыхаю. — Мой выбор — развод!

Разворачиваюсь и выхожу. Глеб меня не останавливает. В приемной натыкаюсь на светловолосого худощавого парня-секретаря в черном костюме, сидящего за столом. Он окидывает меня взглядом, прежде чем снова зарыться в бумагах. Но уже через мгновение снова вскидывает голову. Его глаза шокировано расширяются. Я только киваю ему, прежде чем вылететь из приемной и закрыть за собой дверь.

Последние силы покидают меня, и я прислоняюсь спиной к стене. Упираюсь руками в бедра. Дышу глубоко. Через рот. Пытаюсь унять дрожь.

Серые стены отлично отражают мое состояние. Чувствую, что разваливаюсь. Кажется, ткни в меня сейчас пальцем, и я рассыплюсь на песчинки. Сил едва хватает, чтобы не осесть на пол. А в голове крутится только один вопрос:

«Когда Глеб стал таким жестоким?»

Ответ на него я могу получить только если вернусь и спрошу лично.

Резко выпрямляюсь. Но вместо того, чтобы открыть соседнюю дверь, иду к той, что напротив. Еще одну встречу с мужем сегодня я не вынесу. Мой разум скажет мне «прощай», точно так же, как я выдала Глебу всего пару минут назад.

Помощница Леши что-то набирает на компьютере и не пытается остановить меня, когда я без стука врываюсь в кабинет брата.

Леша отрывается от экрана и не высказывает ни капли раздражения из-за моего внезапного появления.

— Вы поговорили? — он откидывается на спинку кресла и крутит шей, прежде чем, прищурившись, уставиться на меня. — Что с глазами?

Подхожу ближе. Хватаю сумочку. Изо всей силы сжимаю ремешок в руке. Ногти впиваются в ладонь, и это помогает немного контролировать эмоции. Хочу проигнорировать вопрос брата. Уйти без оглядки. Попытаться привести мысли в порядок, чтобы не наговорить лишнего, но один вопрос мне все-таки не дает мне покоя.

— Почему вы не сказали мне, что Валентина Леонтьевна умерла? — впиваюсь в брата гневным взглядом.

Глаза Леши сначала расширяются, а потом сужаются до щелочек. Он чешет затылок, а на его лице появляется виноватое выражение.

— Прости, ладно? — Леша поднимается, хочет обойти стол, но я вытягиваю руку, останавливая его. — Я хотел сказать, правда. Помнишь, прилетел к тебе? Но ты выглядела такой разбитой. Похудела. Лицо осунулось, на нем больше не было красок. А глаза… они показались мне пустыми. Или даже безжизненными, — брат вздыхает, но взгляда от меня не отводит. — Казалось, что еще один удар, и мы потеряем тебя навсегда.

— Кто мы? — смотрю на него строго, пристально.

— Мы же звонили родителям. Или ты забыла? — Леша трет шею. — Ты в туалет ушла, а я спросил у них говорить тебе или нет. Мама с папой умоляли этого не делать, потому что видели то же, что и я — тень от своей дочери.