. Труднее дело обстоит с идолами рода. Это заблуждение от природы самого разума (врожденные идолы), который склонен в первую очередь видеть сходство предметов, «сплетает и смешивает» несовместимые вещи, не замечая между ними различий. За всем этим стоит главное – научное знание не передается по наследству, как государевы символы от одного к другому в наследственной монархии. Знание приобретается усилием воли к истине, к тому, чтобы приостановить действие привычных ассоциаций и сосредоточенным сознанием увидеть различие там, где привычно видели сходство.

Гуманистическая идеология требовала от гносеологического субъекта (субъекта научного знания) тех же избыточных усилий в производстве знания, что и от художника в изобразительном искусстве, – той же индивидуализированной воли.

Поэтому в эпоху Просвещения правовая тема была тесно вплетена в общую ткань философского языка. Правовой дискурс велся философски, через гносеологическую и нравственную критику институтов государства и права. В силу этого право не являлось начальным пунктом рассуждений, оно, наоборот, завершало общую философскую конструкцию мыслителей, которая предполагала исследование в первую очередь в области универсальных (естественных) форм бытия человека и его возможностей познания «природы». Так, первая часть гоббсовского «Левиафана» начинается не с анализа политическо-правовых институтов, а с вопросов гносеологии и философской антропологии и называется «О человеке», а названия глав этой части говорят сами за себя: «Об ощущении», «О представлении», «О рассуждении и научном знании». Или другой пример. Примечателен эпизод из жизни Дж. Локка. Однажды, обсуждая с друзьями вопросы об исходных принципах нравственности, права и религии, они «должны были остановиться перед затруднениями, вставшими со всех сторон»[142], после чего Локку пришлось признать ложность избранного ими пути и, «прежде чем предаться такого рода исследованиям, изучить свои способности и посмотреть, какими предметами наш разум способен заниматься, а какими нет»[143], т. е., прежде чем исследовать политико-правовые институты, необходимо понять возможности и границы научного знания.

Опыт предшествующих поколений просветители оценивали как «запутанный и смешанный», а не «ясный и прозрачный» для человеческого ума. Религия смешивалась с моралью, мораль с политикой, последняя, в свою очередь, замыкалась на первой. Обычай смешивался с законом, закон – с правом, и последнее опять замыкалось на первом, т. е. этот опыт видел сходство и не замечал различий; отсутствовало сосредоточенное, внимательное к частностям сознание, присутствовало беглое, поверхностное «скольжение» ума по предметам. Просветительский термин «темное средневековье» относится именно к тому, что знание в это время (в средние века) имело признак предельных обобщений, религиозных сентенций – схоластика обобщала, а не различала, тогда как в эпоху Просвещения суждению о целом должно было предшествовать различение целого на ясные его составные части, т. е. в первую очередь должен быть проведен анализ[144]. Р. Декарт пишет: «Мы будем строго придерживаться его (аналитического метода. – И. Ц.), если шаг за шагом сведем запутанные темные положения к более простым, исходя из усмотрения самых простых, поднимемся по тем же ступеням к познанию всех прочих»[145]. Или другой образец аналитического рассуждения: «…в трансцендентальной эстетике мы прежде всего изолируем чувственность, отвлекая все, что мыслит рассудок посредством своих понятий. Затем мы отделим от этого представления все, что принадлежит ощущению, так, чтобы осталось только чистое наглядное представление и чистая форма явлений, единственное, что может быть дано a priori чувственностью»