-  Мама… - давилась я словами уже когда Джаухар ушел на свою мужскую половину, и Мухсия - женщина средних лет в темной одежде помогла нам с мамой убрать со стола:

 - Он же, как папа!  Так же негромко говорит и так же смотрит на тебя.  Посмеивается по-доброму, поглядывает так...   Не учит, не диктует – просто советует…  считается.  И улыбается… тоже так – мне не объяснить! Он знает, что ты видишь в нем папу?

-  Дурочка… - вздыхала мама, - я человека в нем вижу, который мне подходит, а я – ему.  Мне хорошо с ним рядом, а ему – со мной, что еще?

-  Двадцать лет, мам, разница, - пыталась я понять ее до конца, - он уйдет первым.  Когда-нибудь – не скоро, но ты это понимаешь? Что с тобой будет, ты справишься?

-  Я просто вернусь домой, Ксюша, если так, - кивнула мама, - это одна из причин того, что решиться было очень трудно.  Что еще, солнышко?   Давай сейчас выясним все – что еще тебя волнует, смущает, коробит, бесит, наконец?  Говори.

-  Шестьдесят девять, мам…  ты говорила… прости – супружеская спальня?

-  Да-а…  - смеялась мама, поправляя бантики в косичках Янки: - Непривычно говорить с тобой, как с подружкой.  Но может, я захочу похвастаться?  Или порадоваться?  - вздохнула она.

   Сумбурный получался разговор, но нужный нам обеим, наверное, раз она все же сказала это: - Когда встал вопрос о его возрасте… подняла его не я. Не смейся только, пожалуйста – я не смеялась тогда над этим, не хотелось.  И сейчас не хочется. Он сказал – когда мой конь устанет скакать, для тебя останутся мои губы и пальцы… моя женщина никогда не будет голодной.

-  Меньше всего меня волнует это, Ксюша, - сморгнула она слезы, - меньше всего… Страшнее всего терять.  Но он говорил, что я стану его последней радостью,  я – его фаррах... Просил быть рядом, разделить с ним лучшие - самые  мудрые годы его жизни.  Обещал заботу, а я тоже, конечно, видела... да, он очень похож на Андрея - не внешне... ты тоже заметила.  

-  Папа тоже так – «радость моя», - шептала я.

-  Мы с Андреем венчаны, Ксюша.  «Там» я надеюсь встретить его.  А Джаухар и моя тоже последняя радость.  Не осуждай меня, пожалуйста – я очень трудно решалась.

-  Но в бедуинскую палатку не пошла бы? – уточнила я.

-  Нет, Ксюш - не тот возраст.  Трудно решалась, - повторила она, - и Альпы… это просто маленькая гирька на весах.

   Ночью я плакала.

   Не от зависти – боже упаси!  А от понимания – если я и решусь остаться с Вадимом (о его решении пока речь не шла), то только ради Янки.  Ушло что-то…  не стало.  Он виноват был в этом или я, спал он там с ней или нет - уже не важно.  Но оно ушло из меня, пропало  – такое, как у мамы и Джаухара – нежное, беззаветное, трепетное. 

   Тот поцелуй возле турникета…  я хотела тогда...  Или это была просто память тела, условный рефлекс?  Когда собаку Павлова кормили, она тоже капала слюной на еду, а не на кормящего.  А я просто захотела секса?  В постель с ним я смогу – заставлять себя не особо и придется, но остальное… но Яна!  Может ради нее и стоит попытаться?  Нам обоим?

    Я даже не понимала толком - перед мужем ли чувствую вину за ту ночь в гостинице?  Хватало того, что  она давила на меня, лежала на мне.  Я гнала мысли, запрещая себе даже думать на эту тему и у меня получалось.  Ничего сложного – аутотренинг, своего рода: нужно найти себе занятие, завалить сознание впечатлениями, отвлечься и – вуаля!   До самой ночи ты человек.  А потом все равно... Но днем получалось – гнала.  Помог бы алкоголь на ночь – как тогда.  Анабиоз и все!  Но теперь со мной Яна, а еще – запрет на спиртное у саудитов.  Тоже экзотика.  Хотелось смеяться и плакать – с психикой явно творилось что-то неладное.