– щ когда делится, часть возвращается в Европу L, часть сохраняет обособленность Ц

– дорогой разветвляя, пленку две черно-белые Ilford 36 кадров светочувствительность одну 400, а другую 1200–1600. Если нет – тоже 400. Позвони в шесть утра, если не будешь спать – боюсь проспать. Клубясь вокруг ночи

– сна в одном времени. Бегом лета вдоль моря

– инеем гор плетутся контуры тени – опаздываю на час

– от Гарибальди до Дуомо можно быстро на метро, билеты в табаччи. Я на возвышении у дверей

– Прижан пытается дроблению слов придать намерение нерационального\первобытного?

– слишком многое в ХХ веке работает на примитив. Разум, конечно, много что натворил, но примитив точно хуже, потому что тупее и безвыходен

– в коридоре сидит девушка и читает «Анну Каренину»! подарил «Анну Каренину» француз по дороге в Россию, то же издание читала француженка, ехавшая из Парижа во Флоренцию. Вот опять в поезде из Рима в Неаполь

Живое не цельно – из слоёв. Оно – то, что с ним было. И от перестановки слагаемых сумма меняется, так как одно видимо сквозь ранее бывшее другое. Память – не факты, а отложившееся.

Город начинается с подземелий. Был вынут оттуда, где текут ледяные реки с легкой рябью от подземного ветра. Под потолком, шершавым работой каменотёсов, с отверстиями, через которые вынимали город. На то и ручки у горла амфоры, чтобы опустить её за водой глубоко вниз. Казематы крепостей, рассчитанные чуть не на атомную войну – суше и выше.

Глубже – огонь Аида, корни бомб Везувия и Сольфатары. Которые дали поля для оливок, винограда и пшеницы, с чего всё началось. Которые в любой момент могут забрать. Свист и шипение безопасного вулкана для туристов – напоминание.

А город продолжает слоями. Греки оставили беспокойство и свободу. Римляне силу построек. За ними норманны, анжуйцы, арагонцы. Город пытались зацепить чудовищностью крепостей. Одна вросла в море, другая в землю, третья в гору. Против моря – а скорее против самого города. Белые ворота с завитками безнадежно сжаты башнями. Пленные силы. Но сильнее ломающего стены тарана – пренебрежение тех, кто не хочет иметь с властью ничего общего. И крепости превращаются в прибрежные скалы. Пена волн подпирает отвесность. Через амбразуры сейчас стреляет небо.

Опирающиеся друг на друга через улицу этажи. Улицы сквозь арки древнего театра. Дома на остатках акведука. Белизна фасада собора хочет напомнить о Милане или Сиене – но плоская крыша пришла от римских базилик. На улице древний верстак и модный мотоцикл. Газовая плита в древнеримском подвале, сложенном плоскими книгами кирпичей. Одежду вывешивают из окна, чтобы она пропиталась пылью города. Бумага объявлений въедается в стены. Становясь новыми и новыми слоями. Даже в музее особый слой, где висят наглядные пособия из лупанария Помпей, и сатир элегантно образует круг с козой, которую трахает.

Не хватает места. Церкви втискиваются в кварталы. Каждый дом хочет быть крепостью – даже с зубцами на крыше. Людям тесно в них, и они стремятся на улицы, вынося с собой тесноту. Хаос вначале пугает. А потом становится понятно, что ему нет до тебя дела – разве что до твоего кошелька, но кошелек можно и поберечь. Мир вообще обычно нами не интересуется.

Львы у собора в гладкости сна. Микроцеркви на улицах – как вынесенные на улицу столики кафе. Множество кукол. Рождественские домики с компанией волхвов и волов, манекены в форме американских и немецких войск, сценки XVIII века в подвале, святые на перекрестках. Нарисованного мало, надо потрогать. Жестяные акробаты держат звёзды на ладони или пятке. Быковолки под кометами на улицах. Замок на цепочке влез внутрь фонаря. Внутри другого фонаря – лента-девушка, в третьем идущий странник, в четвёртом глаза. Стоящий на книгах состоит из книг. Змеи по углам многократно переплелись с собой, но спрятали головы в камень.