Торжественная растрёпанность. Повисшие углы лестничных переходов. Внутренний цвет города – серый. Покрашенный дымом известняк. Смерть – тоже слой. В музее скелет держит кувшины. На улице череп с костью на столбике. И философ на своей огромной вилле в Геркулануме ставил на стол фигурку скелета. Смерть глицинии на старых строительных лесах – достаточный повод, чтобы вывесить объявление, как о похоронах дорогого родственника. Где-то здесь умерла из-за Одиссея сирена Партенопа – она его любила? Или хотела съесть? Или и то, и другое – слои? Тут и площадь – скорее площадка, пьяцетта – божественной любви, растрёпанная, как всё остальное вокруг.

Город подъёма от моря? Возвращения к нему? Соседство на карте почти параллельных улиц обманчиво, между ними сто метров вверх – и подниматься негде. Человек растерянно смотрит на птиц – но все трое трещины и пробоины в металле. Белизна святых и ангельских крыльев над входами. Кирпичи повёрнуты ромбами от землетрясений. Дракончики или Пульчинелла спускаются на парашютах крыш на углы переулков. Море – зелёное у стен крепости, голубое вдали. Острова туманными предположениями.

Дела здесь откладывают – но так и откладывается новый слой. Пары маленьких белых колонн голубями устроились у крыши башни, не желая ничего поддерживать. Фронтоны барокко разорваны – середины нет. Расколотость мира? Прорыв за его пределы? Пустота в центре всего? Слой, которого нет – но который есть.

– успев посмотреть на реверберирующую Терезу (она близко к вокзалу)

– Италия волнуется и расставляет вечер, понимает, что со мной не справиться – кружится рядом и накрывает свободой голоса. Усталости совсем нет. Италия вспоминается тобой, Марсель – наполовину холм для праздника, первый день по пустому городу дождя, музей римских доков с чихающими от безделья якорями, монетами и гвоздями; средневековые башни порта, повёрнутые дома. Второй – море и скалы, город сверху и стелющиеся дубы

– наверное, твоя усталость догоняла тебя кусочками, а моя ждала и вся собралась потом. Лучше, потому что не мешала смотреть и ещё держать твою усталость, хуже, потому что много и без тебя всё-таки

– мозаики с кораблями и заморскими птицами, гроздья кораблей и самолётов – макеты, полнящие не занятое прежде пространство обращённого взгляда; корабельные тени танцуют в праздник крещения. В Старом порту остались, по преимуществу вечерние, кусочки средних веков: форты с пушками, в последний момент развёрнутыми в сторону города; морские больницы; жилой угол дома, оставленный при реставрации и развёрнутый на девяносто градусов. Около берега, растущие из одной трубы меланхолией снега в сумерках лёгкими и податливыми временной перспективе ребрами из другой

– форты хуже сопротивляются времени, чем дома – во многих городах на месте стен бульвары. Наверное, надо или стоять в стороне, или быть огромным, как Анжуец, чтобы уцелеть. И посмотреть бы тебе псковские стены, равные природному камню. Нехваткой в длину снега

– огибая волос водой, говорить с воздухом, он сворачивается в хвост скорости, бесприютностью ответа; гранатом лёгкости в ком усталости – головокружением работы

– я с несъедобным стиральным маслом и разбежавшимися пружинами

– горстью нечётных связей

– Киньяр: «Писать, найти слово – неожиданно извергнуть семя. Это сдерживание, напряжение, это внезапный прорыв»

– а вдруг потом это слово окажется неподходящим?

– Киньяр не допускает такую возможность – серьёзен

– оказаться выше снега, в метель все крыши скользят

– весенняя скользит, зимняя колет

– за: втра тает снег, может быть послезавтра