Кто видел такую трость? Не из золота ли она? Под рукоятью сохранилась наклейка с изначальной ценой, и у всякого, кто видел ее, округлялись глаза. А если качнешь ее, взлетят бабочки. Клац-клац, клац-клац – кувыркается трость, и стоит только захотеть, она уменьшится, как Алиса в Стране чудес. Палочка размером не больше ладони, ее никто не заметит, если прижать снизу к руке. Это бабочки или маленькие феи? Опять встряхнешь их, и, порхая, вылетят наружу, а трость начнет расти. Трость-Алиса.

Младший сын вернулся в Австралию. А трость так и осталась стоять у изголовья кровати в комнате Матери, как неизменный член семьи. Все, кто заходил туда, приветствовали ее, рассматривали, трогали и восхищались. Увеличивали и уменьшали. Подбрасывали в воздух, и она, хлопая в ладоши, выпрямлялась. Подбрасывали снова, и она, как будто закончив выступление и благодаря зрителей, склоняла голову, туловище и остальные части тела, а потом схлопывалась. Все смотрели, не отрывая глаз.

Все, кроме Матери, которая почти слилась со стеной и не обращала никакого внимания на это великолепие красок. У цветов свой театр. Они там обитают, но в непроявленном виде. Лежат, втоптанные в пыль. Когда поднимается едва заметное дыхание, скользит то там, то здесь, шелестит внизу, только тогда цвета приходят в движение. Моргают, смотрят по сторонам, радостно ликуют, сверкают, кричат от горя, дурачатся, как дети, и влюбляются. Только что лежавшие ниц возвращаются к жизни. Так они становятся цветными. А до этого, хоть и существовали, а цветами не были.

Все открывают окно в комнате Матери, но она не смотрит наружу. Там на ветке застрял воздушный змей. Был ли его шнур покрыт стеклянным порошком и впивался ли оттого в шею прохожих и велосипедистов, натирая ее? Был змей шелковым или бумажным? Сшит на бамбуковых палочках? Оборвался? Хотел приземлиться и застрял на дереве? Как много на нем цветов: оранжевый, фиолетовый, розовый. Даже выцветший, он все еще разноцветный. Эти лоскутки, они порхают или трепещут?

Вот придет Сид, и мы узнаем. Трость взмахнет крыльями, и что-то случится. Бабочки взлетят, и глаза откроются.

Пришел Сид. Стремглав ринулся к трости, как будто хотел заставить ее взлететь, и в прыжке приземлился на бабушкину кровать.

– Вау, только глянь, ба! – И, разрезая со свистом воздух, стал подкидывать трость. Клац-клац – открыл-закрыл. Разложил во всю длину и сложил до минимального размера:

– Теперь это флейта, на, поиграй! А теперь открой до конца, дай-ка, моя милая, этим негодникам по ногам разок другой – дыщ-дыщ-хыдыщ. Вот, возьми, разложи – это наш самолет, трость, взмывающая в облака, распусти волосы, ба, глупышка, садись вперед, а я сзади – и в путь покорять мир.

– Эй-эй, поосторожней, – завопил Старший, – она стоит тысячу рупий.

– Кто сказал? – прогремела Невестка. – Почему вы не говорите полную стоимость?

– Я привез ее для бабушки, – напомнил по телефону Заморский сын.

– Это я предложила держать ее у Матери, – сообщила всем Невестка.

– Я сказала: «Ма, ты только поищи цвет, которого на ней нет!» – похвастала Дочь.

– Это я показал, на что она способна, – вставил Старший тоном, подобающим старшим.

В общем, каждый пытался доказать, что первым подал идею – таков уж семейный обычай. Но как же радуга? Ведь именно она подала ту самую идею.

При слове «радуга» пора появиться мне. Потому что это я увидел ее. Если кто-то и заговорил о ней, то это я. Вообще я ничего не говорил. Но я знаю. Потому что я замечаю больше, чем остальные, и осознаю тоже больше. Я молча наблюдаю, кто пришел, что сказал, какое выражение на чьем лице и где появилась радуга. Для этого я должен оказаться в нужном месте в нужный момент и видеть все собственными глазами.