Пир Набина взял за руку Серьезного сына и нащупал пульс. Надавил. Устремил взор внутрь себя. От этого его глаза закатились.

– У него на ногах синие отметины.

– Да, – Рамдеи соединила ладони в благодарном жесте.

– Ночью жар поднимается, а к утру спадает.

– Да, мудрейший.

– Кожа бледная, рот открыт.

– Да-да.

– Его лицо сильно трясется.

– Да, – ответила мать.

– Рот и звуки не подчиняются друг другу.

– А?

– Когда челюсти широко распахнуты, получается тоненькое «хи-хи», а когда рот чуть-чуть приоткрыт, получается протяжное «ха-ха».

– Да. Да.

– Изо рта с воздухом выходят пузыри.

– Да, учитель, они поднимаются из живота.

– Из сердца.

– Из с-с-сердца?

Пир Набина отпустил руку Серьезного сына. Зрачки вернулись на место. Он молча сел и начал водить в воздухе своими щипцами[16]. Глаза запылали.

– Так чем же, – в один голос испуганно спросили женщины, – он болен?

– Его болезнь в том, что он не может смеяться, – сказал слепой пир Набина.

Ветер дует с ревом. И ветер подкрадывается на цыпочках. Все продолжается так, как продолжается. Все меняется и поэтому продолжается.

Смех ушел, остался, вернулся – в бесконечном круговороте всего и вся нам этого не узнать, но точно одно: появилась трость.

Еще мы никогда не узнаем, какова была роль пира Набины, пока в сотый раз не расспросим Серьезного сына и его мать и не научимся читать между строк. Сразу после того, как болезнь была определена по симптомам, младшего сына повысили на работе – его назначили генеральным директором иностранного офиса компании и отправили за границу. За границу – это значит не в Непал и не в Бангладеш, а в Германию, Австралию, Америку. И вот этот сын, который был младше Сида, добрался до Австралии. Кто слал фотографии оттуда? Все тот же несчастный, который привык выдавливать из себя «ха-ха», не улыбаясь и распахивать челюсти, не смеясь? А рот его до сих пор извергает пузыри, поднимающиеся из живота и мнящие себя чем-то другим? Или нет? Вызывает ли окружающая его действительность все то же отвращение или, оказавшись там, он стал превозносить культуру потребления с ее торговыми центрами, товарами и денежным оборотом?

Как бы то ни было, смех переправился через океан, а оттуда приехала трость. Она привезла с собой Заморского сына, который приехал домой на несколько дней, чтобы разделить радость своей высокой должности со страной матери и отца. Он был увешан подарками. Рубашки, упаковки ваты, пластиковая крышка для унитаза в цветочек, футболки, сковорода с антипригарным покрытием, жвачка, брелок с кенгуру, пресс-папье с коалой, носки, коробочки, флакончики и:

– Ма (она же мам), в любой момент, как захочется, приезжайте! А вот это с ранней распродажи, а это с распродажи по случаю закрытия, а эту трость я купил за полцены, но все равно вышла тысяча рупий.

И ему уже не пришлось расхваливать, какая чудесная трость, никто не видал и не слыхал о такой. Что и говорить!

Старший многозначительно повторил: «Тысяча рупий», Дочь восхищенно сказала: «Какого только цвета нет на ней!» Остальные присутствующие оценили, что ее можно при желании разложить и достать где угодно, а потом сложить, и она поместится даже в кошелек. А Заморский сын сказал:

– Это трость для бабушки.

– Так иди к ней и подари, – ответила его мать.

Трость попала в бабушкину комнату и заняла место у изголовья. Она была легкой, блестящей и тонкой, хочешь – взлетай, хочешь – танцуй, наделай шума, постучи, обопрись, взметни ввысь рой мотыльков. Золотистая. Покрытая бабочками всевозможных цветов. Кроваво-красный, небесно-голубой, охристый, как куркума, темно-серый, как сурьма, светло-зеленый, как побеги риса, бирюзовый, фиолетовый, черный, зеленый, как попугай, белый – порхают крылья всевозможных оттенков. Цветочный узор. И в полоску. Рукоять в виде клюва. В ней и улыбки, и полет, и беседы.