Подергиваясь и кряхтя, спина выравнивается подобно стене, как будто и впрямь стала теперь стеной. Но ведь живая спина не может стать стеной? Сможет, если захочет. А хочет она не видеть и не слышать тех, кто пытается вернуть к жизни умирающую старуху.

Старые привычки затягивают покрепче, чем выпивка и биди[6]. Спина стала ситом, в котором каждый пробил нескончаемое число дыр своими оскорблениями, раздражением и душевными излияниями – какие уж тут заплаты? Теперь, прежде чем услышать и увидеть, она принюхивается. Доносится знакомый звук шагов и стук в дверь.

– Размером с футбольный мяч! А цвет какой! Фиолетовые! – Дочь пытается увлечь ее хризантемами. Она гордится тем, что может преодолеть нехоженую тропу любой сложности – так ей удалось обрести свой собственный дом вне стен этого.

– Спроси у Мамы, куда поставить букеты, – обращается к садовнику Невестка, не желающая оставаться в стороне.

– Только не из нутовой муки, она забивает желудок. Из маша, спроси у Мамы, как приготовить, – вступает Старший.

Все борются за звание самого заботливого.

Грубости, упреки и насмешки тоже просачиваются сквозь щели.

Отойди, я опаздываю… Посмотрите-ка, опять неправильно положил трубку, пора уже бросать эту чиновничью привычку тунеядствовать… Вечером придет Фатту, приготовь свежий кхир, не вздумай подавать кешью-барфи месячной давности… прачка сжег дорогущую рубашку, где взять такую же теперь? Твои родители закажут? Американская была… Скажи водителю, чтобы заправил пока машину и чек отдал мне, а не тебе… Воду пролила, хочешь, чтобы Мама поскользнулась? Если встанет, поскользнется… Вот почему ты хочешь, чтобы она встала… Хорошо, это я сказал… Если шутишь, то хотя бы смешно… Какие уж тут шутки, если кто-то и захочет встать, то не встанет, потому что тут все наготове разлить воду, чтобы он упал, или накормить ядом… Что скажете, господин мой хороший… Всё, хватит, еще слово, тут же скажу Маме… Чудно, тут-то она и выскочит из постели… Она просто не хочет вставать, знает, что все волнуются, но…

Хах… хм… тс-с-с… уколы… упреки… ворчание…

Спина поворачивается спиной. Как бы так сделать, чтобы отвернуться еще больше? Проникает в стену. Как бы совсем в ней замуроваться?

На стене какое-то пятнышко. Это оно само колышется или от ветра? Может, это букашка. От ветра или от дыхания.

Вот бы я была букашкой.

Стена холодная на ощупь. Крошечное существо скользит по ней. Еле заметное дыхание. Проделай где-нибудь щель, проникни в стену. От неуловимого движения мягкая глина раскалывается. Невольно мои ноги пробили брешь. В воздухе трепещет запах глиняных горшков и кувшинов – как после дождя. Холодная могила в холодной земле.

Останься лежать так. Молча, без всех, как застывшее дыхание, всего-навсего клочок, повисший в воздухе пеной. Букашка дунет, и он взлетит, а потом опять в объятия земли.

Пусть это будет мой склеп.

Легкий холодок поднимается в сердце, но он успокаивает, а не заставляет стучать зубы, как холод снаружи. Покой внутри стены, а не круговорот мыслей у ее спины, не кузнечные мехи за ее спиной, благодаря которым весь мир наполнился дыханием, а ее собственное каким-то образом угасло.

Мать закрывает глаза, умолкает, останавливает дыхание так, чтобы никто не узнал об одном оставшемся вдохе, похожем на малюсенькое существо. Пусть он проникнет в стену и потихоньку начнет пробираться вперед, пусть ничто не помешает ему, не собьет с пути, не нарушит его ход, не задавит, пусть он не упадет вниз.

А что, если глиняная стена полая?

Глиняная стена полая. Пусть вышедшее из сердца существо движется, создавая само себя и проделывая свой путь в грязи. Пусть освоит дыхание и потечет дорогами собственного творения. Пусть заполнит собственные вены, засопит, запузырится.