В его голосе не было сомнения. Только ликующий, почти безумный триумф. Его план работал. Апокалипсис ускорялся. «Ибо близко время!» (Откровение 1:3).

В толпе поднялся стон – смесь ужаса, экстаза и слепой веры. Они видели знамения. Они слышали Учителя. Их мир рушился, но они верили, что это путь к чему-то лучшему. Через пепел. Через кровь.

«И поколебалась земля и потряслась; основания гор подвиглись и поколебались» (Псалом 17:8).

«Он передвигает горы, и не узнают их; Он превращает их в гневе Своем. Сотрясает землю с места ее, и столбы ее дрожат» (Иов 9:5-6).

На борту «Фарсиса»

Вода вздыбилась черной гробовой плитой перед самым носом шхуны. Левиафан не нападал сразу. Он играл. Огромные волны, порожденные движением его чудовищного тела в глубинах, швыряли «Фарсис» как щепку. Мачты стонали, обшивка трещала под невиданным напором. Туман, сгустившийся до молочной тверди, скрывал небо, превращая мир в белесый, ревущий ад. «Море восшумит и возмутится» (Лука 21:25).

– Держись! – Ториан вцепился железной рукой в ванты, другой удерживая Элиру, которую вот-вот смыло бы за борт. Ее лицо было мертвенно-бледным, но глаза горели странным внутренним светом, уставившись в бурлящую пучину. Она не видела кошмарного зверя целиком – лишь вспышки колоссальной чешуи, мелькание клыков размером с весло, взгляд желтого глаза, полного древнего, бесчеловечного гнева. «Нет столь отважного, который осмелился бы потревожить его» (Иов 41:2). Но они потревожили. Кровью. Страхом. Присутствием Камня.

– Он… не просто злой! – закричала Элира, едва перекрывая рев стихии. Вода хлестала ей в лицо. – Он… заключенный! Как Камнекрыл! Его боль… она превратилась в ненависть! Он охраняет Камень не как страж, а как узник ненавидит свою цепь!

Ториану было не до философии. Снизу донесся оглушительный удар по корпусу. «Фарсис» вздрогнул, как раненый зверь. Раздался душераздирающий скрежет рвущегося дерева.

– Рулевое! – завопил капитан, безуспешно пытаясь повернуть штурвал, который вдруг стал вращаться с жуткой легкостью. – Оно сломало руль! Мы щепка!

Паника матросов переросла в истерику. Один, потеряв рассудок, попытался прыгнуть в кипящую воду. Ториан едва успел оттащить его обратно. «Спаси меня, Боже, ибо воды дошли до души моей!» (Псалом 68:2). Но спасать было некем. И нечем.

И тут Элира вырвалась из его хватки. Не к борту, а к центру палубы, туда, где вода хлестала меньше. Она встала на колени, положив ладони на мокрые доски. Ее глаза закатились, оставив лишь белок. Тело напряглось, как струна.

– Что ты делаешь?! – заорал Ториан.

– Говорю! – ее голос прозвучал странно эхом, как будто сквозь толщу воды. – С ним! С Камнем! «Рцы слово только» (Матфея 8:8)!

Она не молилась. Она взывала. Ее дар, ее «Истинный Взор», устремился не к чудовищу, а вниз, сквозь толщу воды, сквозь бурю, к тому холодному, тихому свечению на дне. К Скрижали Рассвета. К Первому Слову.

Ториан почувствовал это. Как волну энергии, исходящую от нее. Как вибрацию в самой палубе под его ногами. Даже рев Левиафана на мгновение стих, сменившись настороженным, вопросительным гулом. «И была великая тишина» (Откровение 8:1).

Затем вода у правого борта взорвалась. Не от удара дракона. От вспышки света. Не ослепительной, а глубокой, сине-белой, как свет далекой звезды. Он пробился сквозь толщу воды и туман, осветив на мгновение искаженное лицо Элиры и потрясенные лица моряков.

Откуда-то снизу донесся рев. Но это был не рев ярости. Это был рев… признания? Ответа?

Свет погас. Тишина кончилась. Левиафан снова задвигался, но его движения были уже не целенаправленными, а скорее растерянными, дезориентированными. Волны стали хаотичными, но менее разрушительными.