Да, я мечтатель! И мне не остается ничего другого, как мечтать. Все же знают, что я искал страну для Сократа и не нашел ни одного справедливого царя, доброго тирана и благодарного народа. Их нет и теперь, я не нашел их в прошлом, а ты, Аристотель, мне советуешь не искать их и в будущем.

Сократ. Римская копия греческого оригинала 380 г. до н. э.

В чем же моя ошибка? Не потому ли я не могу отыскать страну для Сократа, что он совершенство, что он выше и лучше всех людей, кем правят корысть, голод, любовь. В каждом из нас есть частица Сократа, но мы предаем ее, повинуясь своей низменной плоти и страху за нее. И тогда я решил отделить все души от тел, оставить тела на земле, а души, освободив от постылого груза будней, поднять в недосягаемую высь. Так я создал воображаемую страну чистых, прекрасных, неисчерпаемых образов. В ней самый сладкий мед и самая соленая соль, самые верные весы и самые прямые линии. Это страна совершенств, и в ней, только в ней, место совершеннейшему из умов.

И когда я уже создал эту страну и тысячу раз описал ее, ко мне во сне явился Сократ. Он был бледен, как в тот день, когда мы с ним расстались навсегда. И в голосе его звучал гнев: «Чему я тебя учил, Платон? Ты забыл, что истина рождается в споре. Но с кем мне спорить в твоем тоскливейшем из миров? Ты забыл, что я человек и мне надо ошибаться, искать и не находить?»

Прости меня, Сократ. Я самый глупый из твоих учеников. Я не мог понять смысла твоих слов. Ты приказал принести петуха Асклепию, а не Осирису, не Дагону, не Яхве. Ты афинянин, Сократ. И нет Сократа вне Афин и Афин без Сократа. Так вернись же в свой город, где тебе дали цикуту.

Пифос защищал от дождя, но не от шума. Кто-то упорно колотил в его стенку, как в дверь. Год назад таким же образом разбили жилище Диогена, и буле афинян постановило выдать ему новый пифос. «Наверное, это те же щенки, что досаждали вчера», – подумал философ, проговорив:

– Во дворе злая собака![46]

Снаружи послышался оглушительный хохот. Диоген высунул в отверстие облысевшую голову и удивился: «Вчера их было меньше. И среди них появился еще и жрец».

– Ну что вы пристали ко мне! – проворчал старец. – Сходили бы в академию[47]. Там целая орава глубокомысленных выучеников Платона, знающих все на свете[48]. После кончины учителя они еще более поумнели.

– А ты слушал Платона, Диоген? Говорят, что он был красноречив, не уступал Демосфену?

– Пусторечив! – отозвался Диоген. – Наставлял мать природу[49], намеревался поставить над государством таких же пустобрехов, как сам. Как-то раз, встретив его в бане, я спросил: «Отыщется ли в твоем государстве местечко для меня?» – «Отыщется, – молвил он. – В доме для умалишенных».

– А что ответил ему ты?

– Я ему сказал: «До встречи, сосед».

Послышался смех.

– До этого разговора, – продолжил Диоген, – Платон обращался ко мне «собака». После же именовал «безумствующим Сократом». Так высоко меня не ставил никто[50].

В беседу вступил юнец.

– По моему наблюдению, большинство безумцев таковыми себя не считают. Но имеются и такие, что это осознают. К кому ты относишь себя, Диоген, к большинству или меньшинству?

– А я заметил, – сказал Диоген, – что ненормальные от нормальных отстоят всего на один палец: если человек будет вытягивать средний палец, его сочтут сумасшедшим, а если указательный, не сочтут.

– А Аристотеля ты слушал? – спросил тот же юнец.