Слух об удивительном муле распространился с молниеносной быстротой. Вездесущие цирюльники покинули своих клиентов и прибежали к подъему на Акрополь с ножницами и бритвами в руках. Агора, в это время дня напоминавшая муравейник, опустела наполовину. Около своего товара остались одни лишь торговцы, недоумевавшие, куда бегут покупатели. Кто-то ударил в колокол, извещавший о привозе свежей рыбы, но даже это сильнодействующее средство не могло вернуть на агору падких до зрелищ афинян.

– Да это осел Гилиппа! – крикнул кто-то в толпе.

– Гилипп получил обол за его шкуру! – объяснил другой. – Осел воскрес из мертвых.

– Смотрите! Смотрите! Как он вышагивает, словно смотритель! – подхватил третий.

На белый камень, видимо предназначенный еще для какой-то статуи, поднялся человек с курносым носом и шишковатым лбом. Это был тот самый незнакомец, который остановил Гетана и убедил отпустить мула. Гетан, работавший на постройке Парфенона, сразу узнал своего собеседника, и ему стало необыкновенно радостно. Ему казалось, что все смотрят на него и восторгаются его поступком. Ведь это он, Гетан, отпустил мула, вместо того чтобы отвести его на живодерню. Он не пожалел своего единственного обола. Он не побоялся, что господин может обнаружить обман.

Человек на белом камне поднял руку, и воцарилась тишина.

– Граждане! – сказал он сдавленным голосом. – Боги явили нам чудо, которого не знал ни один из городов эллинов или варваров. Взгляните на этого мула. Спина его в ссадинах и болячках. Два года он таскал камни и доски, из которых вы строите Парфенон. Когда его отпустили, он пришел сюда сам. Клянусь собакой, он хочет воодушевить нас своим примером! В мире еще не было храма, подобного тому, что поднимается на вершине Акрополя. Мир еще не знал рельефа и статуй, которые высекают Фидий и его ученики. Как жизнерадостны эти творения, какой цветущей свежестью дышат они! Красоту этих статуй, белизну этих колонн не должна запятнать несправедливость! Неужели наше государство не в состоянии прокормить мула, состарившегося на постройке храма Афины Владычицы?

Раздался одобрительный рев толпы.

На белый камень поднялся другой оратор, человек лет сорока, с красивым властным лицом.

– Перикл! – закричали в толпе. – Тише! Будет говорить Перикл.

– Афиняне! – сказал Перикл. – Я не собираюсь произносить речь. Друг мой Сократ[39] сделал это за меня. Пусть глашатай объявит, что мул Гилиппа находится под защитой государства. Если это животное набредет на хлебное поле или запасы зерна, его запрещается гнать, пока оно не насытится, а гражданам надлежит внести в пританей[40] деньги, чтобы ему, подобно состарившемуся атлету, в дни праздников было обеспечено угощение. Раба же, спасшего мула, я выкупаю на собственные деньги и дарую ему свободу.

Всю жизнь, Сократ, ты мой спутник и собеседник. Я слышу всегда твой насмешливый голос: «Ну, кого ты еще прославляешь, Платон?» Как будто ты не знаешь, что в моих помыслах никому нет места, кроме тебя, учитель. И если я выводил в своих диалогах Горгия, Протагора и других мудрецов, то только для того, чтобы в споре с ними возвысить тебя. Из исписанных мною свитков смотрят на мир тысячи большелобых, курносых Сократов. И я никогда, учитель, не забывал твоих последних слов, произнесенных там, в темнице, перед стоящим на столе фиалом с цикутой[41]: «Не забудь, Платон, принести петуха Аскепию[42]». Так говорят те, кто после смертельного недуга возвращается к жизни.