Как-то я пробудился от еле слышных его шагов. У меня и тогда был чуткий слух, даже во сне.

Эмпедокл стоял, прислонившись к стене. Лицо его было бледным, но на губах играла улыбка.

– Я не хотел тебя будить, Теокл, – молвил он. – Твой сон был так сладок.

– Нет, – отвечал я невпопад, – мне снилось что-то страшное.

Он провел рукой по волосам и снял с головы повязку.

– Возьми ее, Теокл, на память. Нам надо проститься.

Я вскочил с ложа и стал искать гиматий.

– Нет, – остановил он меня. – Ты еще молод, а моя жизнь на исходе. И если мне не дано жить там, где я родился, я должен умереть, узнав тайну подземного огня.

Я, не поняв его слов, сказал:

– Возвращайся, Эмпедокл! Я буду ждать тебя у Белого камня.

Так он ушел. Через несколько дней Этна выплюнула его сандалию с медной подошвой. Но я не верю, что он погиб. Я его жду. Вот, взгляни!

Старец протянул выгоревшую от солнца повязку.

– Это с его божественной головы. Ведь он дал ее мне на сохранение. Но ты иди! Ведь тебе надо в Акрагант – искать корабль, добираться до дома. Мало ли что нужно молодости?!

Хорошее настроение как солнечный день в ненастную пору. Приходит оно, и становится так легко, будто боги сотворили тебя из пуха. Никакие огорчения и обиды не омрачат твоей улыбки, даже если у тебя суровый господин, а спина в темных полосах, как у дикой ливийской лошадки.

Гетан шел и громко пел на своем варварском наречии. Его темное лицо блестело, словно намазанное жиром. Босые ноги поднимались и опускались в такт песне. Наверное, ни один человек в Афинах не смог бы ее понять, потому что Гетан был родом из далекой страны, где-то за Понтом Эвксинским.

Вчера Гетан нашел у дороги в корнях старого платана один обол. Только те, у кого никогда не было собственных денег, могут понять радость Гетана. Один обол – это куча удовольствий, не доступных рабу: амфора настоящего вина, или пара ячменных хлебцев, или кусок копченого угря, или блюдо, достойное уст богов, – сушеные фиги.

Радость не приходит одна. Утром господин впервые за много дней отпустил Гетана одного в город. Надо отвести на живодерню мула. Он уже стар и спотыкается под ношей. Господин не такой, чтобы кормить бесполезное животное. Гетану строго наказано, чтобы он взял обол за шкуру и поскорее возвращался домой. Но Гетан не настолько глуп, чтобы торопиться. Хорошо бы заглянуть на агору и потолкаться среди рабов, пришедших за провизией. Может быть, удастся отыскать земляка и отвести душу в беседе. Неплохо бы побывать у цирюльников и услышать городские новости. Если господин спросит, почему Гетан пришел поздно, он объяснит, что проклятый мул еле плелся.

А мул в самом деле не спешил. Кажется, у него тоже было хорошее настроение. Ведь ярмо не натирало шею и камни не давили всей своей тяжестью к земле. И никто не бил его и не подгонял. К счастью своему, мул не догадывался, что солнце светит ему в последний раз. Его большую облезлую голову не тревожили мысли о бренности существования. Его не огорчала неблагодарность человеческой породы. Девять лет он вертел тяжелое мельничное колесо, еще два года в лямке с другими животными таскал плиты, барабаны для колонн, пахнущие смолой желтые доски. Он знал каждую выбоину, по которой можно было подняться на Акрополь. Но эта протоптанная чьими-то копытами тропинка была ему не знакома. Может быть, оттого мул останавливался, озираясь на своего провожатого… А может быть, ему нечасто случалось видеть поющего человека… Для него, мула, привычнее были другие звуки. Ему приходилось наблюдать, как люди бьют таких, как они сами, людей по телу, не защищенному шкурой, и слышать человеческие вопли. Так громко и жалобно не кричит ни один мул. Потом эти люди чем попало колотили вьючных животных, вымещая на них свою обиду и боль.