– Передай поклон Ефиму. Покурулесяли мы с им у молодасти. Я-то сам, то ж, пантелеевский, бывало, поедем на ярмарку…

– Мирон, – позвал кто-то издали конюха.

– Будешь уходить ворота прикрой на засов, а то будить ветром болтать, петли сорвёть.

– Бязательно запру, дядька Мярон.

Когда Мирон скрылся за углом, Фрол, оглядевшись, нет ли кого, вернулся в конюшню и запер ворота изнутри.

Кузнец выехал из усадьбы только по – полудни и всю дорогу до кузни проспал, лёжа в телеге, свесив ноги, предоставив лошадке самой решать, куда следовать.

Кухарка и Ульяна собирали на стол к обеду. Барыня Елена Николаевна сидела у окна гостиной с книгой.

– В усадьбе ли Мария Николаевна. К завтраку не была и сейчас запаздывает. Не заболела ли она? Ульяна!

– Совсем недавно, барыня, видела её, к речке шла с полотеницем, к купальне.

– Фу, Удьяна, что за обращение, барыня. Сколько раз тебе говорить обращайся по-европейски, госпожа Елена.

– Простите, госпожа Елена.

– К речке?.. – удивлённо подняла бровь Елена.

Отложив книгу в сторону, она вышла из гостиной, по пути взяв зонтик от солнца, стоящий у двери в высокой ажурного плетения корзинке без ручки.

Медленно спустилась с косогора по извивающейся тропинке, местами переходящей в лесенку из плоских камней и перилами из жердей, к реке и стала искать взглядом Марию.

Мария сидела у самой воды, на расстеленном на траве полотенце, и водила прутиком по воде, рисуя на ней непонятные замысловатые узоры.

Елена села на край полотенца рядом, обхватив колени руками.

– Мы давеча повздорили, ты прости, я не думала, что такой пустяк тебя обидит.

– Что ты, что ты Лена! Я уж давно забыла об этом.

– Ни больна ли ты, щёки красные, ни жар ли у тебя, ни простудилась ли, ни обгорела ль на солнце?.. – и Елена потрогала лоб и щёку Марии, – Да ты вся горишь. Немедленно в постель!

– Нет, Лена, я не больна, я просто очень счастлива, понимаешь, очень, очень счастлива! Почему?.. Я влюбилась, влюбилась так, что словами не высказать. Как говориться, ни пером описать, ни словами сказать. Влюбилась, как глупая девчонка, до беспамятства.

– И кто же он? Ни герой ли прочитанного тобой новомодного французского романа?

– Нет, совсем даже не герой, а простой кузнец, но самый лучший из всех мужчин. И я его люблю. Л-ю-б-л-ю!

– Это тот, о котором ты мне рассказала вчера и у нас вышла размолвка?

– Да, он, и я провела с ним целую ночь в конюшне на сене… – Какое блаженство!..

– Да, ты и впрямь не в себе, Маша. Возомнить невесть что и провести ночь, фу, в конюшне с холопом… Тебя непременно надо показать хорошему лекарю! Всё это просто наваждение, и он станет для тебя неинтересен, этот мужик, я уверена в этом.

– Нет, Лена, никогда этого не будет, если даже он разлюбит меня, я буду лежать у его ног и молить вернуться ко мне. Я возьму его в мужья… Я обвенчаюсь с ним…

– Ну, как знаешь. Я вижу, ты совсем потеряла рассудок! Что скажут в Свете? Для тебя закроются двери всех приличных домов. Подумай об этом… А, впрочем, поступай, как знаешь. Пора обедать, Маша, стол накрыт. И прошу: веди себя осторожнее. Ты понимаешь, что я имею в виду?.. Не к чему нам с тобой сплетни и пересуды.

Мария нехотя шла за сестрой по тропинке, размышляя о том, о чём пришлось выслушать только что.

Слабый тёплый ветерок играл уголком полотенца, забытого на берегу. В тишине раздался сильный всплеск, и по глади реки разошлись круги. Это щука настигла свою очередную жертв. Самой природой предписано было, какой-то рыбёшке оказаться в её желудке…

Каждую ночь Фрол приходил в усадьбу, проделывая неблизкий путь от кузни до Пантелеева. Через заранее открытую Марией дверь, он проходил с чёрного хода к ней в спальню. На рассвете тем же путём покидал усадьбу.