– И он просит посадить его на электрический стул, – изрек Марс.

Харт все это время таращился на Уилсона – пусть и по выражению лица было непонятно, о чем он думает.

– Сэр, – обратился он к Клеману, – я могу высказать догадку?

Клеман аж открыл рот в гневном изумлении. Марс его опередил.

– Давайте все, сектор приз на барабане! – махнул он рукой, изображая ведущего телешоу «Колесо фортуны», а затем добавил, уже сквозь зубы. – Цирк какой-то.

– Доктор Уилсон, – мягко сказал Харт, – вы сказали, что кишка – это поводок. Но кишка, скажу очевидное, идет из живота. Вы рассматривали, что это может быть пуповиной?

– Пуповина и есть. Созависимая женщина, не дающая ребенку сепарироваться. Когда я говорил, я назвал свой символ… – Уилсон вздохнул. – Со своим значением. Если предположить, что женщина пожилая не просто так, что женщина это женщина, что обои и блюдца по причине, что кукла именно с золотыми волосами… Но и золотые волосы тоже могут быть метафорой. Я понимаю, что звучит непривычно.

– У этого есть другое слово, – буркнул Марс.

– Но у того, что я сейчас называю, есть термин. Герменевтика. Искусство толкования текстов и поиска смыслов. Придумал это не я, а философы аж с досократиков, и пронесли от неоплатоников через средневековых мистиков до последователей классической школы психоанализа и дальше в философию другого Начала, где психоанализ не формализуем по шаблону. Это не трюки и не спекуляция, это рабочая схема. Ее не применяют в быту, потому что это просто не нужно. Но если смотреть на это под иным углом, вы человека за этим увидите. Нам же нужен человек?

Доктор Уилсон понял, что перестарался – потому что даже невозмутимо-воодушевленный Харт изменился в лице.

«Ну вот, – со смесью грусти и удовлетворения думал Уилсон, – суть добралась и до него… Я не хотел».

Харт удерживал немигающий взгляд на Уилсоне, во рту уже скопилась слюна, и он ее незаметно сглотнул.

– Я просто выскажу предположение, – он отодвинулся и переместился, чтобы продемонстрировать моток кишок, показал рукой, склонил голову набок и повернулся, чтобы продолжать смотреть на Уилсона снизу вверх. – Преступнику было бы сложно отобразить висельный узел кишкой, но это петля, которая идет сверху. Это может быть символом кары – через родство.

Клеман ощущал себя зрителем в театре, не детективом, а наблюдателем абсурдного спектакля про следователей-профанов – и не прерывал действие исключительно из необходимости узнать финал. Марс сперва хотел плюнуть и уйти, но не решился – потому что чутье подсказывало ему: эти любители метафор хорошо откапывают детали своей игрой в загадки на пустом месте.

Доктор Уилсон подошел ближе, не обращая внимания на дурноту.

– Она его наказала? Его наказали через нее? – спросил Уилсон. – Он это сын? Или сын это сын?

Марс беспомощно засопел, ища поддержки у Клемана.

– Я же говорил, что все психиатры с профдеформацией тоже… того, – фыркнул он. – Без обид, док.

Харта не смутила реакция Марса.

– Предположу, что если это именно пуповина – то подчеркивался сам факт родства как наказание. И жертва старше, и жертва младше – брюнеты, – рассуждал он, – но у младенцев, – он указал пальцем на куклу, – бывают светлые волосы, которые темнеют с возрастом. Это вписывается в вашу теорию о невинной душе.

Клеман продолжал слушать и посмотрел на Марса строго – и тот поджал губы и оставил очередное суждение при себе.

– Чего же ты хочешь? – вздохнул Уилсон, обращаясь – риторически – то ли к трупам, то ли к кому-то еще, а затем обернулся к Клеману и Марсу. – Он не просит, он просто говорит. Как наскальные рисунки, чтобы передать дальше…