– Так он же пианист, домосед.

Майк, обхватив руками живот, заливается смехом и сгибается.

Пол придурок.

Звонок трезвонит, оповещая о начале пар.

Делаю шаг вперёд, но Майку на мои попытки выйти пофиг. Его припадок стихает. Серые глаза, холодные, как январские ночи, приковывают к месту, превращая в ледяную статую. Грудь пронзает дрожь.

– Я всем сказал, – серьёзно начинает, – что придёт пацанчик, развлечётся. Чтобы никто тебя не трогал, а ты что сделал?

Мои пальцы дрожат. Одна бумажка вылетает из носа, и я вижу на ней кровь, меня пошатывает от лёгкого головокружения. Мутит. Скорее бы всё это закончилось, пока я не потерял сознание.

Пол убегает в туалетную кабинку.

– Что я сделал?

– Не пришёл.

Длинные пальцы берут меня за воротник рубашки и тянут. Костяшки больших пальцев вонзаются в подбородок, но я стараюсь держать голову прямо.

Появляется шанс доказать, что я не потерян:

– Не захотел и не пришёл.

Вот бы твёрдости в голосе, громкости, дерзости, а не писка мышиного.

– Да ты что!

Отпускает воротник, толкает в грудь, и я отлетаю на несколько шагов назад. Поскальзываюсь на мокрой плитке, но удерживаю равновесие.

Майк складывает руки на груди.

– Сегодня в десять. У меня дома.

– Что, зачем?

– А можно и мне? – выглядывает Пол из кабинки туалета.

– А ты лох?

Усмешка на губах Майка. Издевательства над нами его развлекают.

– Я не лох! – уверяет Пол, выходя из кабинки. Погружает пальцы в волосы цвета тёмного шоколада, растущие небрежно вверх.

– Тогда нельзя.

Потупляю взгляд, и качаю головой. Вот тебе и популярность. Лох.

– А, так я тоже лох, и трус, и…

– Помолчи, лады? Или помочь заткнуться? – холодный взгляд перемещается на Пола.

Я опаздываю на пары, но это херня по сравнению с тем, что происходит в этом вонючем туалете.

Поднимаю голову. Внутри я озлоблен, и я вымещу злость на Майка. Всё ему выскажу. Здесь и сейчас.

– Я приду, только не трогай Пола.

Это так я всё выскажу? Какой же я дебил.

Вынимаю из ноздри оставшуюся бумажку. Целюсь ей в помойку, бросаю и промахиваюсь. Майк проследил за моей попыткой выпендриться.

Усмехается.

– Замётано. Не придёшь, оставлю тебя без пальцев, – усмешка на губах Майка идеально вписывается к продолжению его речи: – Твоего самого дорогого.

И счастливый Майк покидает туалет.

Может, сломанные пальцы не так уж и плохо. Смогу передохнуть от репетиций.

– Мы играем Баха, а ты начинаешь Моцарта. Не определиться? – моя репетитор Анна Владимировна донимает меня уже час.

Я занят другим, и мои пальцы поддёргивает в нервном тике. Мысли в тугом узле не могут распутать ни одно обсуждение с самим с собой.

Думаю об угрозе Майка, и вечеринке, на которую не хочу идти. Вчера была драка. Значит, и сегодня будет.

Тусуются каждый день. Бухают, курят, дерутся. А выглядят счастливыми, здоровыми… и свободными.

А я как будто заперт в клетке из клавиш.

Преподавательница по музыке кружит вокруг меня, как курица-наседка. Держит указку, стучит кончиком по нотам. Разорвать бы нотную тетрадь, выкинуть клочки бумаги на улицу и наблюдать, как ноты, подобно пеплу, ложатся на асфальт.

– Я скажу твоим родителям, что ты сегодня ужасно играешь. Они мне за что платят? А?

Смотрит на меня маленькими глазками. Кривится от недовольства.

Что вам всем от меня нужно? Отвалите, и с концами.

И платят всё равно с моих концертных денег. Мне родители отдают малую часть. Всё заработанное мной они оставляют себе, пряча в ящик в своей комнате.

– Извините… Я задумался.

Бормочу извинения, вместо того, чтобы послать. Вот в этом весь я. Злость прожигает сердце, а язык ворочается в оправданиях.

– Давай, начинай заново.