Он выскакивает из машины, выплёвывает жвачку. Хлопает дверью, ударяет ладонью по крыше.

Выхожу тоже. Слышу, как Майк матерится.

– Я сидеть из-за такого, как ты, не собираюсь. Учись как лошара, а ни как будто всё уже умеешь. Или сдохнуть готов. Ты понял?

– Как не понять…

– Вали на свой концерт пешком, придурочный.

Пешком не валю, еду на автобусе. Мой костюм должен лежать в гримёрной. Но зачем его надевать: какая разница, в чём пианист? В спортивных штанах, или классических. В футболке или рубашке. На игру никак не влияет.

У меня сорвало крышу. Я пьянел, когда машина ускорялась, терял контроль над собой и скоростью.

Я желал разогнаться до максимума и забыл, что Майк рядом.

Я позволил своей безбашенной тени занять место бесхребетного тюфяка.

И я не жалею, я жажду повторения.

Сначала было трудно, всё выглядело новым и ненадёжным. Но стоило только начать, рискнуть – и вот на спидометре под семьдесят, а в мыслях коварная пустота.

А тело развязано от бесконечной скованности.

Я готов был разбиться. И это единственное, что меня напугало.

***

Майк сидит с открытой бутылкой коньяка в руке. Он пьян. Кайн расспрашивает его о первом уроке вождения с Артуром.

– Не передумаешь?

– Это ещё почему?

Кайн вырывает бутылку из рук Майка, и наливает алкоголь себе в бокал.

– У него нет инстинкта самосохранения. Он чуть нас не угробил.

Мать Кайна модель за границей, она пересылает ему деньги, но проверяет, на что он их потратил. Кайну на руку, если пианист будет убираться в его доме после вечеринок и купит тачку.

Уже три месяца «Honda Civic» простаивает у дома Майка, никому не нужная. Но впечатления для Кайна важнее бабок.

– Не угробил же.

– Он не тормозил и не переключал передачи. Я следил за его ногами, чтобы делать это за него. А этот… давил на газ дальше.

– Ты повеселился?

Майк берёт со стола пустой бокал и бросает его в Кайна.

Тот, смеясь, увернулся.

Осколки в свете ламп кажутся острее, чем есть на самом деле.

– Потенциал, – Кайн стучит по груди ладонью, – я уже говорил. Может меня выиграть, а это будет та-а-к интересно!

– И разобьётся к херам собачьим.

– Майк, ты скоро станешь как он. Трусом и нытиком.

– Трус он или нет, это ещё предстоит узнать.

***

Банкетка здесь неудобная, лишнее движение и она сама по себе регулируется, опускаясь ниже. Родители себе не изменяют, сидят в первых рядах. Они ещё не знают, что я не отдам им зарплату.

Концертный зал большой, здесь собрались важные шишки. В этот раз я много дней провёл на репетициях. Стёр все пальцы. А сегодня красные пятна на подушечках остались от руля.

Свет на сцене выключается, и включается прожектор, падающий нейтрально белым светом на меня и пианино.

Тишина, как на кладбище.

Если бабушка умерла, почему родители не готовятся к похоронам?

Первый аккорд разливается по залу, заползает в людские сердца. И поскакали мои пальцы, как акробаты, по клавишам.

Левая рука ведёт, правая, обе.

Мир вращается, а я спокоен.

Плавная смена тональности, чистое исполнение. Это то, что я умею. Это то, что у меня не отнять.

Мелодия льётся спокойно и быстро, как будто в траве беззаботно прыгает кролик, а потом бежит от хищника неподалёку, и темп всё ускоряется и ускоряется. Шорох в траве в каждой сыгранной ноте, дуновение ветра. Музыка снова убыстряется, новый побег кролика от смерти. И ускорение пальцев, клавиши почти дымятся, кожа горит. Я поспеваю, не позволяя хищнику настигнуть кролика.

Игра долгая, но я не устал. Я не ошибаюсь, и я не напряжён.

Медленные нажатия клавиш, с задержкой, с умиротворением. Мелодия не спешит, не подгоняет, но пора набирать обороты, подстраиваться под ритм моего учащенного сердцебиения. Быстрая игра и медленная одновременно. Руки пылают, но пианино не сгорает – музыка воспламеняется страстью, и последние искры угасают.